Он заговорил, не взглянув на меня:

— Пожалуйста, расскажите мне подробно, что произошло до момента побега.

Я рассказала ему все, чем мы занимались, ничего не утаивая. С холодным вниманием, не перебивая, он выслушал мой ответ о визите в комнату Дуайта, о том, как Джереми показал мне пятно на ковре и коллекцию пистолетов внизу. Когда я закончила, он сделал одно единственное, но убийственное замечание:

— Вы слишком молоды, мисс Кинкейд, и это поручение оказалось слишком тяжелым для вас. В этом больше моей вины, чем вашей.

Я поняла, что он считает мои рассуждения незрелыми, а мои действия неблагоразумными. И это очень меня огорчило. Потому что в глубине души я знала, что он прав. И все же во мне росло упрямое убеждение, что, случись все это опять, я поступлю так же, как поступила в этот раз. Побег Джереми еще не доказывал, что я не права. Для меня самым важным было бы получить возможность действовать так, как я решила. Конечно, по застывшей позе мистера Рейда и по тону его голоса я уже подозревала, что меня могут уволить. Как бы то ни было, я должна найти способ предотвратить это.

Экипаж свернул с Пятой авеню и теперь ехал по одной из улиц Вест-Сайда, перегруженной более тяжелым и менее элегантным транспортом. Подводы и телеги двигались вместе с нами, колесо к колесу. Попадались и отдельные всадники, а прохожие, жавшиеся на тротуарах по бокам улицы, выглядели и по одежде, и по манерам грубее и проще.

— Я вам скажу, куда мы едем, — неожиданно произнес мистер Рейд. — Джереми просто тянет сюда, в это место, и он сбегал сюда уже дважды. Вы, вероятно, слышали о доме-мемориале Дуайта Рейда, который строят на пожертвования почитателей моего брата?

Его тон стал жестче, будто ему была неприятна честь, которую оказывали имени его брата. Я взглянула на него с удивлением.

— Я слышала об этом, — подтвердила я. — Его строят, чтобы дать приют бездомным детям Нью-Йорка? Но почему Джереми убегает туда?

— Вы задаете мне загадки, на которые у меня нет ответа, — ответил он. — Предполагаю, для него это почти то же, что посещение комнаты отца, — погружение в ужас.

Фуллер направил лошадей к обочине, и мы остановились перед большим домом из темно-красного кирпича. Фронтон еще был обнесен лесами. Вход, сооруженный в виде арки, был открыт, и через него туда и сюда сновали рабочие. Мой спутник подозвал одного из них к экипажу и спросил, не видел ли он здесь маленького мальчика, но человек только покачал головой и снова занялся своей работой.

Мистер Рейд вышел из экипажа, и я поспешила последовать за ним прежде, чем он смог приказать мне остаться и ждать его на месте. Мы поднялись по широкой лестнице, и, когда уже подходили к входной двери, кто-то окликнул его с улицы. Мы оглянулись и увидели капитана полиции, слезавшего с лошади. Он привязал лошадь к столбу и, взбежав по ступеням, присоединился к нам.

— Добрый день, капитан Мэтьюз, — приветствовал его мистер Рейд. — Это мисс Кинкейд, учитель… истории Джереми. Капитан дотронулся до фуражки и улыбнулся мне.

— Добрый день, мисс. Кейт приходила к нам в участок, чтобы выяснить, не знаем ли мы что-нибудь о мальчике. Сказала, что вы ужасно переживаете. Поэтому я решил приехать сюда и посмотреть, не выкинул ли он одну из своих старых штучек. Но вы опередили меня.

Он казался очень добрым человеком, с такой широкой улыбкой, что ее можно было сравнить только с шириной его плеч. Но пока мы все трое входили в здание, я рассмотрела еще и твердую линию его подбородка, который мог бы быть отлит из металла. Мне стало ясно, что этот человек способен принимать самостоятельные решения в неспокойной и опасной жизни полицейского в Нью-Йорке.

Маляры и обойщики еще вели работу внутри здания, и наши шаги по голому полу гулко отдавались в коридорах.