|
– Но, – сказал я, – если уж вам, бог знает почему, так важно знать, что с ним случилось, то одна маленькая надежда еще остается. В моем списке не было Дейвида. Я хотел позвонить вам из «Черчилля» – узнать, не стоит ли спросить и его, но побоялся остаться без омара. Он просидел в номере почти все воскресенье. Может, съездить к нему? Вулф хмыкнул. – Я звонил ему сегодня. В шесть он был здесь. Говорит, ничего не знает. – Ну, тогда все. – Я сел и отхлебнул из чашки. Никто на свете не умеет варить кофе лучше, чем Фриц. Я как то пробовал делать то же, что и он, но вкус получился совсем другой. Я отхлебнул еще раз. – Значит, фокус не удался. – Это не фокус. – Да? А что же? – Окно смерти. Думаю, это именно так. Вернее, было так. На сегодня пока все. А завтра посмотрим. Арчи… – Да, сэр. – Мне не нравится, как вы на меня поглядываете. Если вы собрались позубоскалить на мой счет – не надо. Ступайте куда нибудь. – С удовольствием. Пойду возьму еще кусочек пирога. – Я прихватил свою чашку с блюдцем и отправился на кухню. Там я и просидел весь вечер: трепался с Фрицем, пока не пробило одиннадцать – время, когда он ложится спать, потом зашел в кабинет, запер сейф на ключ, пожелал Вулфу спокойной ночи и поднялся на два пролета к себе. Бывает, что после рабочего дня я ложусь спать с ощущением полного довольства собою, но не на этот раз. Мне так и не удалось установить судьбу мороженого. Я так и не понял, зачем ее надо устанавливать вообще. Я не понял, что значит окно смерти, хотя мне и было известно, что произошло однажды зимней ночью двадцать лет назад. Одна из благороднейших обязанностей мужчины – давать отпор миллионерам, соблазняющим хорошеньких девушек, но я и пальцем не шевельну, чтобы помешать Эрроу. Да и вся эта история ни к черту: вряд ли получится выжать из нее больше, чем тысяча зелененьких, не говоря уже о характере самого задания – выяснить, обращаться в полицию, или нет. Дрянь дело, как ни крути. Обычно я засыпаю секунд через десять после того, как голова коснется подушки, но в эту ночь я вертелся и ерзал, и все никак не мог отключиться, пожалуй, целую минуту. За что я не люблю утро – так это за то, что оно всегда наступает, когда я еще сплю. Я встаю, умываюсь, одеваюсь, добираюсь кое как до кухни, заправляюсь апельсиновым соком, – и все это как в тумане. Я просыпаюсь по настоящему только после четвертого блинчика и второй чашки кофе, но в этот четверг все проходило в ускоренном темпе. Подняв стакан с апельсиновым соком, сквозь туман я заметил, что Фриц нагружает поднос едой, и взглянул на запястье. – О, господи, – сказал я. – Ты опоздал. Уже четверть девятого. – О, – сказал он, – мистер Вулф завтракает. Это я Солу. Он наверху, у мистера Вулфа. Он говорит, что позавтракал, но ты же знаешь, как он любит мои сосиски по летнему. – Когда он приехал? – Около восьми. Мистер Вулф просил тебе передать, чтобы ты, как только заправишься, шел к нему наверх. – Он поднял поднос и вышел. Тут я и проснулся. Окончательно. Что, в общем, тоже не очень хорошо, так как от этого все удовольствие еды куда то пропадает. Сосиски я, конечно, съел, но забыл насладиться их вкусом; стал уже доедать последний блинчик, когда спохватился, что не намазал его медом. На полочке передо мной лежал номер «Таймс», но я лишь делал вид, что читаю. Когда я допил свой последний глоток кофе, было только восемь тридцать две. Я отодвинул стул, вышел в коридор, поднялся на один пролет по лестнице в комнату Вулфа. |
