– Ничего, ничего. – Раничев перекрестился на киот да чуть посмурнел ликом. – Божницу-то могли б и подкрасить, аспиды.

– Да мы ж и хотели, батюшка, да того серебра, что ты оставил, едва на остальное хватило.

– Ну хоть кисеей какой завесьте.

– Сполним, батюшка, со всем нашим удовольствием. Нам бы это… деньжат бы.

– Деньжат им. – Иван сунул руку в калиту, дал каждому по серебряхе, пользуйтесь!

Слуги вновь закланялись. Ишь, злыдни, как беден был, так их и не дозовешься, не то сейчас: «Чего откушать изволите, боярин батюшка?»

– Откушать – потом, ближе к вечеру, а посейчас пошли-ка все вон, после придете! Заедки только на столе оставьте, да мальвазии-вина, что купить было велено. Купили ли? – Иван строго оглядел слуг.

– Купили, батюшка. И ткани, что ты заказывал: аксамит, парча, камка, бархат лазоревый, штука сукна немецкого – все купили, портняжка за дверью ждет – становой кафтан шить, позвать ли?

– Некогда сейчас. – Раничев махнул рукою. – Завтра с утра пущай явится. – Потянулся. – Эх, пошью себе костюм с отливом – и в Ялту… Сиречь – в гости.

Выпроводив слуг, уселся на крыльце, накинув на плечи синюю потертую однорядку, подставил весеннему солнышку усталое лицо, глаза чуть прикрыл – ждал. Рыжий цепной кобель Аксютка – откуда-то притащенный слугами – дрых у ворот, обожравшись вчерашнею кашей, и во сне ласково махал хвостом. Иван тоже расслабился, откинулся спиной к двери, похрапывать начал…

В ночном баре «Явосьма» творился самый настоящий бардак! Во-первых, кто-то вырубил свет, а во-вторых, кто-то кого-то явно колошматил у самой сцены, так что тряслись комбики, а на ударной установке жалобно позвякивали тарелки.

– Дай ему, дай ему, Васяня! Дай! – подзуживал кто-то – в темноте не было видно кто.

– Счас я его, козлину, ножиком!

– Эй, парни, не надо ножиком, – нагнувшись со сцены, предупредил Раничев и что есть силы заорал: – Макс! Мать твою, ты где есть-то? Звони в милицию, сейчас поножовщина будет… Да где ж ты…

– Убивают! – заверещали внизу.

Больше не раздумывая, Иван схватил за гриф бас-гитару и с ужасным воплем ринулся в темноту бара. Оба! Народ так и прыснул в стороны. А Иван уж разошелся, эх-ма! Размахивал тяжелой гитарой, словно былинный богатырь палицей.

Вокруг раздавались звуки ударов, чьи-то приглушенные вопли и девчачий визг. Отчаянно пахло потом, табаком и консервированными оливками.

– Менты!!! – вдруг заорали рядом. – С собакой приехали. Сваливаем, ребята!

– Я вот вам свалю! – осерчал Раничев. – А ну стой, падлы! А ты не лай… – Он оглянулся на огромную овчарищу, светившуюся в темноте, что твоя собака Баскервилей. – Не лай говорю…

А собака все лаяла, аж изошлась вся, да так что Иван проснулся и едва не упал с крыльца.

– Ох, мать твою, Аксютка, и почто разлаялся?

Напрасно Иван кричал на собаку – лаять-то было с чего! В ворота колотились.