К ним подошел голый по пояс мужчина в изодранных штанах и уселся рядом с Тилли.

— Как дела, красавица? — поинтересовался он.

Тилли медлила с ответом, у нее не поворачивался язык сказать «хорошо». За нее ответила Кети.

— Она, Микки, с непривычки вымоталась, но я ей сказала, что через недельку все наладится, только пыль будет донимать. Я правильно говорю, Микки?

— Точно так. Пыль — хуже всего. Житья от нее нет, — он отхлебнул из своей фляги и вытер рот рукой. — Особенно когда здесь подольше поработаешь. Может быть, вам от нее мучиться осталось не так долго. В прошлое воскресенье я был в Шильдсе. Там один парень рассказывал: в Лондоне есть люди, которые хотят протолкнуть закон, запрещающий брать детей и женщин на работу в шахту и на разные фабрики до определенного возраста. Этот парень из Шильдса говорил, что он за то, чтобы женщин и детей вообще не пускать в шахты.

— Ты это серьезно, Микки?

— Да, я слышал своими ушами. А еще я видел, как его забрала полиция за нарушение спокойствия.

— Я сначала хотела сказать, что эти болваны хотят отнять у нас хлеб, — немного поразмыслив, заговорила Кети. — Теперь же думаю, как было бы хорошо, если бы нам дали другую работу.

— Хорошо-то, хорошо, — согласился Микки, — да где они для вас возьмут другую работу? Куда идти женщинам? В прислуги или в поле. Вы можете выбирать, но в любом случае над вами будет хозяин, разве не так? И еще тебе скажу, красавица, — он крепко сжал колено Тилли. — Для прогулки сюда не очень наряжайся. Можешь вообще без всего ходить. Как думаешь, Кети? — он перегнулся через Тилли к Кети.

— Ну и трепач же ты, Микки, — со смехом оттолкнула его Кети. — Иди отсюда.

— Иду, уже ушел, — он встал и огляделся. — Где же наша большая Мэгги? Хотя, что я спрашиваю? Как всегда у какого-нибудь быка в стойле.

— Как по-твоему, Микки, в чем ее секрет? — раздался голос у противоположной стены штрека. — Ей двадцать два, а она еще не родила ни разу. Ей бы детей выводками плодить с ее охотой погулять.

To там, то здесь послышался сдавленный смех, и темные фигуры стали одна за другой подниматься с пола. Перерыв закончился, надо было снова браться за лопату. Копнуть, поднять, бросить. Копнуть, поднять, бросить. Ритм прерывался, когда полная бадья опускалась на подставленную черную от пыли спину.

Копнуть, поднять, бросить. Господи всемогущий! Ей этого не вынести. Теперь Тилли уже казалась раем пивная, от работы в которой она отказалась, и в пансионе, возможно, было не так уж плохо. Вот выйдут они отсюда, и она скажет об этом Кети… А когда они выйдут? Закончатся ли когда-нибудь эти мучения?

Через какое-то время работа остановилась на полчаса. Потом был еще перерыв, чтобы посидеть и попить воды.

В три часа дня объявили конец смены. Тилли совершенно потеряла счет времени. Она не слышала, что говорила ей Кети. Позднее она не могла вспомнить, как дошла от забоя до выхода на поверхность. Девушка только смутно сознавала, что не все дети выходили вместе с ними. Как потом объяснила ей Кети, для некоторых смена продолжалась двенадцать часов. Два часа им приходилось перерабатывать, хотелось им того или нет, потому что надо было расчистить забой для следующей смены.

В каком-то месте штрека Тилли почувствовала, что ступает по воде. Несколько мужчин остановились и стали строить предположения, почему поднимается вода.

Тилли запомнилось, как она стоит у входа в шахту среди потных лошадей и черных от угольной пыли людей и смотрит в ясное небо. Ярко светит солнце. Два жаворонка заливаются в вышине, соревнуясь в певческом искусстве. Ветер откинул с ее лба прядь волос.