— А работа непосредственно с трупами?

— Это у них получалось прекрасно. — Он снова вернулся к своему делу.

— Это вы обучили их технике вскрытия? — поинтересовался Айзенменгер.

— Да, — с подозрительным видом откликнулся Брокка. — А что?

— Просто меня интересует методика, не более того, — поспешно ответил Айзенменгер.

— Я отвечал за то, чтобы обучить их самому необходимому, — успокоившись, ответил Брокка. — У них уже был кое-какой опыт, поскольку они работали на скотобойне. Я научил их изымать внутренние органы и извлекать мозг.

— Они были хорошими учениками?

— Схватывали все на лету. Как я уже сказал, они до этого занимались похожей работой.

— А как насчет швов?

— А что?

— В каком-то смысле это один из важнейших аспектов вашей работы — косметическая приемлемость тела. Уж этим-то они точно не занимались до прихода в морг.

Брокка снова выдержал паузу, на этот раз стараясь восстановить в памяти подробности.

— Да. Это было сложнее. Им потребовалось довольно много времени, чтобы этому научиться.

— Льюи сказал мне, что особенно трудно это давалось Мартину.

— Да, верно, — кивнул Брокка.

Айзенменгер чувствовал, что именно здесь таится разгадка, хотя и не мог объяснить, где именно.

— А вы не расскажете мне об этом поподробнее, мистер Брокка? Думаю, это может оказаться чрезвычайно важным.

— Черт!

За три дня тяжелой депрессии Беверли исчерпала весь свой запас ругательств, проклятий и брани, однако это не мешало ей время от времени повторять их и находить в этом определенное удовольствие. И действительно, насколько она помнила, это было единственное, что она произносила вслух за последние семьдесят два часа, если не считать краткого телефонного разговора с Айзенменгером, который просил ее о встрече.

Только сейчас она поняла, что он задерживается. Время летело быстро, и у нее до сих пор не укладывалось в голове, что с момента ареста Пендреда уже прошло три дня. Казалось, это случилось только что, и в то же время это событие уже терялось в далеком прошлом, хотя в действительности прошло всего лишь семьдесят с небольшим часов с тех пор, как ее карьера окончательно разбилась о несокрушимое препятствие, именуемое некомпетентностью.

Единственное, что скрашивало ее одиночество, — это вид из окна, разрезанный излучиной реки и приправленный очарованием увядающего города, — его величественная тишина гармонировала с ее внутренним состоянием. Четыре раза ей звонил Фишер, оставляя на автоответчике просьбы о том, чтобы она перезвонила.

Но как? Как она могла так ошибаться? Она была абсолютно уверена в том, что Мартин Пендред ни в чем не виноват — ни тогда, ни сейчас. Да и Айзенменгер, похоже, допустил роковую ошибку, что было ему несвойственно.

И все же, несмотря на бесконечное повторение этого вопроса, ее сознание уже готовило планы на будущее. Ей еще предстояло получить уведомление дисциплинарной комиссии, но она знала, что это не займет много времени; то, что после него ее отстранят от работы, было столь же неизбежно, как смерть после жизни. И что тогда ждало ее впереди?

Полиция исключалась — во-первых, она сама не хотела туда возвращаться, а во-вторых, вряд ли ее бы приняли. Оставались охранные предприятия или полная смена вида деятельности.

Ни то ни другое ее не привлекало.

Она машинально потрогала повязку на руке. В дверь позвонили, и она отвернулась от окна и не спеша двинулась открывать.

Однако вопреки ожиданиям это был не Джон Айзенменгер.