— Не только нашли, но и, как поется в известной всему народу песенке, их «поймали, арестовали, велели паспорт показать»…

«Щит»? — серьезно поинтересовался Борисенко.

Денис молча кивнул и вновь повернулся к адвокату:

— Ты где остановился, в «Севере»?

— Увы!.. А что, можешь предложить что-то получше?

— Сам знаешь, что могу, конечно, если ты готов оплатить там свое проживание.

— Мы оплатим! — тут же вмешался Меклер.

— Вообще-то, — усмехнулся Гордеев, — я и сам в состоянии… Поехали, Денис на вашу-нашу квартиру, там все и обсудим… Ты когда в Москву?

Денис посмотрел на часы и улыбнулся:

— Часа через полтора тронусь… Ух, до чего ж домой хочется! Северотуринск — очаровательный городок, однако хорошего, как верно замечено каким-то анонимным мудрецом, понемножку!

22

В Генеральной прокуратуре Российской Федерации легких дел не бывает — особенно если речь идет о делах, находящихся в руках «важняков». Точно так же не бывает и дел «облегченных»: Александра Борисовича Турецкого, таким образом, ничуть не удивляло, что расследование, связанное с теневой деятельностью ЧОПа «Щит» города Северотуринска, по мере развития становилось все более громоздким. Всплывали новые имена, обстоятельства, детали.

К удивлению всех членов оперативно-следственной группы, включая и самого Сан Борисыча, из двоих руководителей ЧОПа первым заговорил Роман Мозолевский. Последней каплей, переполнившей чашу его надменного молчания, как ни странно, оказалась пуговица, найденная в машине Кашева Яковлевым и Курбатовым: эксперты моментально определили, что пуговица действительно вырвана с корнем из черного кашемирового плаща Мозолевского — хотя в точности такая же была пришита, как выяснилось позднее, Евгенией Петровной Шмелевой собственноручно — на следующий день после исчезновения бизнесмена…

Что касается Жени, кажется, никто охотнее, чем она, не сотрудничал со следствием: стимул сохранить за собой статус всего лишь свидетеля, причем свидетеля, способного подтвердить обвинение исключительно косвенно, сделал свое дело. Во время показаний касательно все той же пуговицы и времени, когда ей пришлось вначале вставлять заплатку на пострадавшую ткань, а затем и пришивать новую, в точности такую же, Евгения Петровна ни разу не взглянула на бывшего любовника, присутствующего тут же, в кабинете Турецкого. Не изменились и ее интонации — почти радостные, подчеркнуто искренние, призванные демонстрировать как собственную невиновность и наивность, из-за которой она не понимала, что именно происходит, так и гражданское мужество, проявляемое в процессе следствия.

Именно это — предательство любовницы — и доконало, судя по всему, Мозолевского: прервав Евгению Петровну на полуслове, Роман впервые за две недели, прошедшие с момента ареста, заговорил — хрипло и гневно:

— Уберите эту сучку, я буду говорить!

Женя и тут не повернула головы в его сторону. Просто подняла на Турецкого, который вел этот допрос, точнее, проводил очную ставку, яркие глаза, опушенные длинными, слегка подкрашенными ресницами, и спокойно поинтересовалась:

— Мне уйти?

— Подождите в приемной, пожалуйста, Евгения Петровна… Если вам нетрудно…

— Нет, конечно! Какие тут трудности?

И, изящно поднявшись со своего стула, покинула кабинет Сан Борисыча, пройдя мимо Мозолевского, пожиравшего ее яростным взглядом, как мимо пустого места.

Однако сказать, что Мозолевский после этого раскололся целиком и полностью, было нельзя: тяжелейшие допросы Турецкий с Померанцевым по одному или вдвоем проводили буквально по каждому из эпизодов дела, по каждой детали.