- Проникся, что ли? - заметно удивилась дамочка. - Вот это правильно. Время поджимает, объясняться и растолковывать мне некогда. Газету оставлю - глянешь, как оно прошло по старому варианту.

Григорий покосился на упавшую на духовитые водоросли свернутую в трубку, газету. Ой, угадывался заголовок, ой, нехорош.

- Не принимай близко к сердцу, гражданин Распутин, - посоветовала баба. - Считай, на курорт попал, отлежишься, мемуары примешься сочинять. Воздух здесь здоровый, пресной воды хватает, а одиночество тебе полезно. Еще и спасибо скажешь.

- Так я и сразу. Спасли - за то нижайший поклон и вам, и господину полковнику. Рассчитываться-то чем придется? - мрачно уточнил старец. - Аудиенцию желаете? Государь нынче занятой, но сообразить можно, чиркну записку-то, примет незамедлительно.

- Не угадал. Император ваш мне по барабану. Может, попозже накарябаешь царице пару строк, успокоишь болезную. А пока выздоравливай, душу очищай. Питьевая вода в расщелинах скапливается, рыба в море, котелок - вот он. Топорик где-то тут валялся, на уступе аптечка, огниво, трут...

- Нельзя же этак, ваше сиятельство, не по-христиански так, - угадывая крайне нехорошее будущее житие, прошептал Григорий.

- Отчего нельзя? Хорошая жизнь. Да, бумага, карандаши, перо и чернила - вон они. Обмозгуй, что миру желаешь сказать. Через месяц заглянем, проведаем.

- Не погуби! - мертвея, взмолился старец.

- Да кто тебя губит? Выживешь, не так тут плохо. Лето, между прочим, - дамочка вздохнула. - Поразмысли, может вопросы какие по жизнеобеспечению возникнут. Я пока схожу, искупнусь, если есть что уточнить, так уточняй. И отлеживайся. Вообще-то такое скверное сквозное ранение рядом с сердцем, а тебе хоть бы хны. Даже завидно.

Григорий прислушался - ушла. Спасаться нужно. Одному, на безлюдье, пораненному - верная смерть! Нужно в ноги упасть, молить. Эту... стервь зеленоглазую упрашивать бесполезно, но не одна же она здесь гуляет. Или к ним на яхту пролезть, затаиться пока не отчалят...

О боли в груди старец забыл, выполз на солнце, зажмурился. Сияли прибрежные камни, внизу накатывали волны, расплывалась пена прибоя... И вода, и белоснежная пенные кружева, и лазоревые небеса, казались цветом истинно нестерпимые - такие яркие, точно в детство попал, прозрел.

Старец пополз между прибрежных глыб, опираясь о теплый ноздреватый камень, поднялся на ноги. Опять море, торчат утесы поодаль от берега, ни лодок, ни пароходов, ни купален...

Берег круто сворачивал, по правую руку вздымался обрыв. Слабость дрожала в неверных ногах, тянуло сесть и замереть. Господи, хоть кто-нибудь... Распутин протиснулся между глыбами и оторопел. Впереди на широком камне вольготно развалился рыболов.

Старец истово перекрестился. Трижды. Нет, не сгинул. Вот что ж такое: день светлый-солнечный, серой не пахнет, а тут сидит черт и рыбу удит.

Черт обернулся:

- Здорово, Григорий. Уже скачешь? Молодца, мне б такое здоровье. Если гадить думаешь, так вон там затишок за скалой. Не хуже ватерклозета.

- Мне б по-малому, - мучаясь, прошептал раненый.

- Вот тамочки и облегчайся, - черт указал когтистым перстом. - Остров тебе достался завидный, житие на таком требует аккуратности и ответственности, сам должен понимать. Это тебе не в Царском Селе по клумбам бухому гадить.

Старец свернул за скальную стену, расстегнул шаровары. Машинально глядел в море. Не хуже Ялты. Хотя по всему чувствуется - вовсе нежилое. Григорий жалостливо застонал. А что делать? Видать, судьба такая.

С трудом присев к волне, кое-как вымыл морду, выковырял из бороды струпья. Поразмыслив, прошептал молитву, усердно перекрестился. Надоть вернуться и побеседовать.