|
И когда танцуют – тоже люблю. А вот когда грустят – это лишнее. А Инесса как раз загрустила чего-то, так пусть развеселится чуток. И я послушаю.
Подала голос струна – негромко так, чисто. Затем другая, третья… – Редко я играю, – наконец-то улыбнулась она, – а пою еще реже. Но… И тут – словно стерло улыбку. Сжались губы, блеснули глаза. – Слушайте! Чуток помолчала, глаза на миг прикрыла. Легли пальцы на деку… Замолчала, положила лютню обратно, пальцы сцепила… Ну, вот! А я думал, веселее станет! Хотя какие могут быть песни в этаком замке? Хотел спросить я, что дальше случилось (вечно эти романсьеро на самом интересном месте обрываются!), но не спросил. И так понятно. Об ином узнать захотелось. – Выходит, Инесса, тот дон Хорхе так же звался, как батюшка ваш? А дочка его… Не дослушала, кивнула. Кивнула, к окошку узкому подошла, вниз поглядела. Обернулась. – Ваши друзья уже во дворе, Игнасио. Пора вам. Встал я, улыбнулся, руками развел. – Погодите! Резко так сказала лобастая, руку подняла. Растерялся я даже. Подумала чуток, губки сжала, подошла к полке, сняла ларец. Маленький такой, из дерева полированного. – У меня… У меня к вам просьба, Игнасио. Когда будете в Севилье, зайдите в собор. Тот, где самая высокая колокольня. – Хиральда-Великанша которая, – кивнул я. – Зайду, если просите. – Оставьте его там, где-нибудь ближе к алтарю. В этом ларце нет ничего, что могло бы осквернить святое место. Вот, посмотрите… Достала ключик, провернула два раза. Заглянул я, а внутри – непонятно что. – Это платок, – строго сказала она. – На нем семь узлов, очень сложных. Платок старый, ему, наверно, лет двести… Ну, сказала! Новенький такой платочек, шелковый. А узлы и вправду – на славу. Прямо-таки морские. – Это легенда, Игнасио. Просто легенда, и ничего больше. Но пусть платок останется в доме Божьем! – Ну, как хотите, – согласился я. – Только у вас ведь в замке тоже церковь… – У нас часовня, – перебила Инесса. – И не вздумайте развязывать узлы. Ни в коем случае! – На-а-ачо-о-о! Эге, а это внизу, Дон Саладо мне голос подает! – Все ясно, сеньорита, то есть Инесса, – бодренько заявил я. – Ларец – к алтарю, узлы не развязывать. Будет исполнено! А самому как-то кисло сделалось. То ли не договорили мы с Инессой этой, то ли кто из нас лишку сказал. И потом… Я уеду – она останется: в этих стенах куковать да на горы красные глядеть. Не мое это вроде дело… Или мое? Что за бес, опять непонятно! А она, Инесса, улыбнулась – второй раз за весь разговор. Улыбнулась, что-то маленькое мне протянула: – Это вам на память, Игнасио. Носите на воротнике, лучше, чтобы никто не видел. И – в глаза мне взглянула. Серьезно так, со значением. Я как в глаза ее черные поглядел, так и о подарке забыл. Сжал в кулаке – и все. А если честно, то не только о подарке – обо всем запамятовал. Да чего уж тут! Кулак я уже во дворе разжал, когда на Куло своего взбирался. Дон Саладо, орел наш, уже на коньке своем восседает, сеньор лисенсиат на муле, окуляры нацепил, бумажку какую-то читает, оторваться, грамотей, не может. И мне пора. Поглядел, а на ладони моей – булавка. Да не простая, серебряная, с синими камешками, маленькими такими. Яркими! Эге, оберег. Да еще из серебра! Молодец, лобастая, понимает! Нацепил я эту булавку на воротник рубахи, даже приятно стало. |
