— Если бы я только знал, кто этот подонок! — крикнул он, грохнув кулаком по столу.
— Во всяком случае, — осторожно заметил я, — кто-то явно пытается выбить тебя из колеи перед корридой в Линаресе.
— Что ж, он останется при пиковом интересе!
— А может, ты все-таки откажешься выступать в следующее воскресенье? — спросила Консепсьон.
— И ты тоже считаешь меня трусом?
— Луис!
— Мой успех многим мешает спать, они просто подыхают от зависти и готовы пустить в ход любые средства, лишь бы заставить меня сдаться! Откажись я от выступления в Линаресе, они сочтут, что победили! Они будут торжествовать победу, а мне конец!
— Эстебан тоже противился твоему выступлению в Линаресе, — продолжала настаивать Консепсьон.
— Потому что Эстебан, как и ты, принимает меня за кисейную барышню!
Я возмутился.
— Как ты можешь, Луис? Если бы я не верил в тебя, твое мужество и талант, то меня бы здесь не было!
— Прости, Эстебанито… но, прошу вас, давайте больше не упоминать об этой истории. Бог с ними и с их подлыми махинациями. Сядем-ка лучше за стол — я умираю с голоду.
За столом Луис держался с особой веселостью, мы как могли старались поддерживать тон, хотя, не знаю, как Консепсьон, а мне это давалось с трудом, ибо я угадывал, что жизнерадостность тореро наигранна. Что бы ни говорил Луис, а враги нанесли чувствительный удар — Вальдереса снова начал охватывать страх.
После кофе я вышел погулять. Мне хотелось расслабиться, а главное, поразмыслить, откуда может исходить это неожиданное нападение… Кто еще вспоминает о Пакито? Только Консепсьон да время от времени я. И вдруг меня осенило. Это открытие обрушилось на меня так неожиданно, что я застыл на половине шага, а потом, не в силах справиться с волнением, опустился прямо на землю. Теперь я знал, что связывает трех погибших тореро — Гарсию, Алоху и Ламорильо, — я обнаружил то, что так безнадежно искал дон Фелипе. От куадрильи, стоявшей на арене в момент смерти Пакито, к началу этого сезона оставались в живых лишь Луис, Гарсия, Алоха и Ламорильо. Валенсийский Чаровник ошибся, его преследовала не зависть менее удачливого соперника, а месть.
Одновременно я понял, кто убийца и что мы с Луисом погибнем от той же руки, если я не сумею вовремя вмешаться.
Не вполне отдавая себе в этом отчет, я с самого начала смутно подозревал Консепсьон. Только она одна так любила Пакито, что до сих пор винила нас в его смерти и не прощала. Под внешним спокойствием Консепсьон таилось безумие, тем более опасное, что не выказывало никаких внешних признаков. Как она меня одурачила! От бешенства у меня потемнело в глазах, но я все же не мог избавиться от любви к этой женщине. Слишком давно родилась эта нежность и заполнила всю мою жизнь. Я знал, что не выдам Консепсьон полиции. Если понадобится, лучше убью ее собственными руками, чем стану смотреть, как ее поведут в тюрьму. И однако, я должен был спасти Луиса, а заодно позаботиться и о собственной безопасности. Но в глубине души, должен признаться, больше всего меня уязвляли даже не преступления Консепсьон, а та притворная ласка, которой она усыпляла мои подозрения. Я воспринимал это как жестокую насмешку… Но как быть? Если я выложу Консепсьон все начистоту, она станет отрицать, а я знал, что бессилен против ее очарования. В то же время, если я открою правду дону Фелипе, он будет беспощаден. Мои слабости и колебания ему неведомы. А может, попробовать скрыться от него вместе с Консепсьон?
В голове моей царил невообразимый сумбур, самые противоречивые мысли и соображения сталкивались, налетали друг на друга, сводя меня с ума. Думая о погибших друзьях, я содрогался от гнева, предстоящее выступление Луиса вселяло тревогу, граничащую с ужасом. |