Это был конец. Сидеть в осаде есть смысл, только если вскоре ждешь подмоги. А без того нам долго не высидеть: в поставленном на вершине гранитной кручи Коростене не было даже колодца, челядь возила воду снизу, из реки.

Но к родной реке древлян у нас больше доступа не было. Лед позволил русам обложить Коростень со всех сторон.

Не знаю, управлял ли кто оставшимися в городце людьми. При мне было лишь четверо оружников, которых Володислав прислал нас охранять. Но я дико боялась тогда, что на нас кинутся сами беженцы в городе – убьют, растерзают, выбросят со стены меня и моих детей – единственных доступных им родных Эльги киевской, которая разорила уже половину Деревляни и вот наконец пришла сюда.

Лугоша, отрок, сказал мне, что видел с боевого хода саму киевскую княгиню. То есть он видел двух женщин верхом на конях, наблюдавших с пригорка за сражением, но не мог угадать, которая из них княгиня: они обе были в белых убрусах и белых «печальных» срядах. Кто же вторая – неужели кроткая Ута тоже вышла в поход? Или Живляна последовала за княгиней и за мужем-воеводой? Или еще кто-то из отважных киевских боярынь, желающих показать, что они достойны своей бесстрашной госпожи?

– Перейди-ка в погреб, княгиня, – сказал мне Лугоша. – И правда, вспомнят про вас… Одна дура заорет, как тогда… Худо будет – нас тут всего четверо при вас, не отобьем.

Топить было нечем, поэтому мы с детьми сидели в холодной избе одетые. И в погребе едва ли будет хуже. Я спустила верхний платок пониже на лоб, Лугоша и Младота взяли по ребенку, и мы выскользнули из избы.

Уже давно рассвело, однако было пасмурно. Двор был забит людьми, все кричали. Торопливо пробираясь, мы дошли до погреба. Младота загораживая Лугошу, пока тот отпирал. Я успела заметить суету возле нашей избы: кажется, толпа повалила внутрь, увидев открытую дверь.

– А где сами-то? – закричал чей-то голос.

Толпа вздрогнула, зашевелилась, все стали озираться.

Может быть, здесь мы и погибли бы. Но тут, будто с хмурого неба, на городец обрушился десяток дымящих, пылающих стрел. Часть упала наземь, часть – на людей, иные вонзились в крыши.

Забыв о нас, люди истошно закричали. Огненный дождь был довершением всех наших бед и нес гибель.

Лугота втолкнул меня в погреб, куда уже засунул детей, и захлопнул дверь. Сквозь единственное крохотное оконце под самой кровлей я слышла вопли и запах дыма. И он все густел…

Знала ли Эльга, что мы ждем на помощь угров, или просто не хотела позволить своим врагам прожить еще хотя бы день. Но она не стала дожидаться, пока мы сами сдадимся от жажды, голода и холода, что в эти зимние дни случилось бы довольно быстро. Или она не желала сдачи, а хотела уничтожить на корню весь род древлянский, причинивший ей такое горе. Огненные стрелы летели снизу непрерывным пылающим дождем. Большинство гасло, попав в снег на крышах, но кое-где занялось и потянуло дымом. Народ кидался тушить: забрасывали снегом, затаптывали, забивали верхней одеждой. А едва справлялись в одном месте, занималось в другом. В Коростене избы стояли густо, все проходы между ними были забиты, и все это оказалось почти беззащитно перед пламенем.

Дым из оконца все густел. Я заткнула отверстие, встав на ларь, как сумела чем-то из припрятанной здесь одежды – иначе мы бы задохнулись. Мы остались в полной темноте. Но и она не спасала нас от криков и дыма. Дети ныли, я утешала их как могла, но они понимали, что я лгу, и не верили. Казалось, от всего белого света нам остался этот погреб – без света и воздуха. Будто нас живыми опустили в «русскую могилу» – подземный сруб вроде того, в каком похоронили Свенгельда.