– Они не моя, они наша родня, – мягко, но настойчиво поправила Эльга. – Предслава – твоя двоюродная сестра по отцу, ее дети – правнуки твоей бабки Сванхейд и деда Ульва.

– Но я же не требую удавить правнуков моего деда! А ты сама сказала: надо выжечь все это гнездо! Чтобы памяти от них не осталось! Чтобы все знали: кто вздумает встать против нас – мы его растопчем, разорвем, в землю вобьем! Я никогда не прощу им моего отца!

– Но Предслава и ее дети пригодятся нам живые. Когда здесь будет править Олег Моровлянин, у него не возникнет мыслей подружиться с уграми, если его внуки будут жить у нас.

– Про угров, – заметил сидевший верхом возле Святослава брат Эльги, Асмунд. – Предслава говорит, ее муж был уверен, что они подойдут вот-вот.

– И мы не будем ждать их здесь! – Святослав взмахнул плетью. – Я сейчас возьму сотен десять-пятнадцать и пойду на запад.

– Вот это дело для князя, – кивнула Эльга, не показывая, как тревожно сжалось сердце.

Все же новый князь русский был еще слишком юн. Отважен, решителен и… неопытен. Слишком верил в себя – как его отец. Вера в себя несет победы, но единственная ошибка здесь будет стоит жизни.

Святослав ускакал. Эльга бросила еще один взгляд на пожар и поехала за ним. Пора и ей отдохнуть. Сегодня она завершила свою месть и может просить у судьбы передышку.

Передовой разъезд угорских сотен, выскочив из леса, тоже увидел это зарево. Там горело все, что осталось от их несостоявшегося союзника и данника. Они опоздали всего на день-другой, но промах был непоправим. Даже отвага и доблесть угров, привыкших к дальним походам, не помогла бы им в одиночку, без древлян, одолеть на чужой, неведомой земле войско русов.

Воевода Ченгеле, сидя на коне, долго глядел на пожарище. Потом обернулся:

– Возвращаемся. Такшонь приказал мне поддержать Ладисло, но того больше нет. Биться в одиночку с Белой Княгиней он мне не приказывал.

И передовой разъезд Святослава, пришедший сюда день спустя, нашел лишь следы сотен копыт, заносимые новым снегопадом…

Пока отец еще жил в Киеве, они с Эльгой нередко виделись и беседовали. Отец рассказывал ей о Христовой вере: о том, что верующие в Христа в любой беде обретают утешение и поддержку в Божьей любви, но и сами должны уметь любить и прощать.

– Ты сама видишь, как ужасна, как губительна вражда! – говорил он.

И знал, о чем говорил: почти всю жизнь он провел в борьбе, но теперь, на склоне лет, должен был вновь уступить дедово наследство дочери своего стрыя – женщине, к тому же моложе него годами, – и принять службу из ее рук. Борьба не принесла ему счастья, но любовь к Богу давала прибежище, какого не знали иные вокруг него.

– Ты столько испытала горя и тревог, так неужели власть и дань стоят таких потерь? Одна кровь влечет за собой другую, и этот поток не остановить. В то время как умение любить и прощать даже врага множит божественную любовь, а она дает счастье человеку, кем бы и где бы он ни был. Если бы наши родичи прислушались к этому, не было бы этих ужасных смертей.

Эльга вздохнула. Столь много испытавшая, она тоже нуждалась в духовном прибежище, в ком-то, кто выше и сильнее нее. Сумеет ли она найти кого-то, способного ей это дать, среди живущих на земле?

– Боль потерь и впрямь тяжела, – промолвила она. – Мы скорбим о павших, но не жалеем о цене побед. Мы – победители, а значит, наши мертвые радуются вместе с нами. Жалеть о них – значит отрицать величие их подвига, их свершения, ради которых они с готовностью отдали жизнь. Они умели смотреть выше собственных голов. А значит, и боги видят в них не сирот призираемых, а соратников своих.