В землю полянскую пришла жатва. Третий день подряд Эльга ездила по ближним угодьям знатных родов и починала нивы, срезая первый ряд ржаного поля старинным серпом полянских княгинь. Его все еще называли «серп Венцеславы» – по имени прежней хозяйки, Венцеславы Олеговны, внучки старых князей-Киевичей. Но Эльга верила: со временем он станет носить ее имя.

Спину ломило. Перед глазами колыхались колосья – серовато-желтые, пыльные, усатые, с зелеными проблесками сорняков и синими глазками Велес-цвета.

пели нарядные бабы, пока она, княгиня, продвигалась вдоль края поля, оставляя за собой полосу срезанных колосьев, словно расстеленное вдоль края золотистое полотно.

Потом сами принимались за дело. Сжав рядов десять, раскатывали на стерне кошмы, раскладывали угощения, ели сами, закапывали вареные яйца в землю, чтобы подкормить и ниву. Потом вили из колосьев венок, украшали синими Велесовыми цветами и красными лентами, возлагали на голову княгини – нивы полянской земли – и с песнями шли на Святую гору. Там вешали венок на ветви дуба. К концу зажинок, когда все делянки в округе дозреют и будут початы, нижние ветви окажутся плотно увешаны этими яркими венками.

Это счастливая пора: все веселы, селяне радуются доброму урожаю, сытому году, ждут осенних свадеб. У Эльги еще звучали в голове песни, но из груди рвался тяжкий вздох.

Удивительное дело, но даже на жатве, среди самых что ни есть женских дел, она не могла не думать о своих мужчинах. Казалось бы, можно было давно привыкнуть к одинокой жизни. Знала она баб, что даже лучше себя чувствуют, когда мужа долго нет дома: сама себе хозяйка, управляйся, как пожелаешь. Но Эльга все никак не привыкала, и день ото дня тоска, накапливаясь, делалась все тяжелее. В прежние годы они уезжали: зимой – в полюдье, летом – в походы, но этот год выдался особенно тяжким. Ни Ингвара, ни Мистины не было в Киеве всю зиму, потом они вернулись на пару месяцев, а затем снова ушли. И вот уже три месяца их нет. Эльге казалось, сердце в груди сохнет от одиночества. По Мистине она больше скучала, за Ингвара больше тревожилась. Каждая мелочь в какой-то связи напоминала о ком-то из них. И дела, которые, казалось бы, должны были ее отвлекать, лишь усиливали чувство пустоты. День за днем… Неделя за неделей…

И хуже всего было то, что она не видела конца этому ожиданию. У полюдья был определенный срок, но заморский поход может продолжаться сколь угодно долго. Если заходят слишком далеко и не успевают вернуться до зимы, то остаются зимовать на месте. А весной идут дальше. Иные дальние походы продолжаются несколько лет. Эльга ждала всего три месяца, но они уже казались ей тремя годами. Как в сказке… Пора бы этой сказке заворачивать к концу. А не то молодая княгиня киевская засохнет, состарится, мхом порастет, пока муж вернется…

– Госпожа! – окликнул ее другой голос – это была Черень. – Я квасу принесла.

Эльга медленно села, провела ладонями по лицу. Умыться надо, а то вся в поту и в пыли от колосьев, будто баба. И помазать лицо кислым молоком или яичным желтком. Это она делала всякий день, побывав на солнце. Только ей не хватало стать такой же охряно-бурой, как эти большухи! Нет, княгиня должна быть бела, свежа и прекрасна, чтобы от одного ее вида у людей перехватывало дух… Эльга не тщеславилась своей внешностью, но к дню возвращения дружины ей хотелось быть красивой, как Денница.

– Там еще жидин пришел, – продолжала Черень, подавая ей серебряную греческую чашу с птичками.

Совка, знавшая обыкновения госпожи, вошла, торжественно неся свежее яйцо.

Эльга взяла чашу обеими руками – полная холодного кваса, та приятно охлаждала ладони округлыми боками.