Колояр и Соломка шли на лодье Хрольва. От первого залпа они спаслись, пригнувшись и скорчившись за щитами.

– Бросай, бросай! – кричал Колошка брату, видя, что щит пылает прямо в руках и начинает обжигать руки.

Некогда было думать, что происходит. Отшвырнув свой щит, Колошка увидел перед собой Любомила: у того горела спина. Огонь плясал над железными кольцами кольчуги, будто та была из соломы, и это невероятное зрелище создавало чувство пребывания в жутком сне. Но думать было некогда: так или иначе, а человек горел! Бросив весло и вскочив, Любомил завертелся, бестолково хлопая руками по плечам, будто пытался сбить огонь, но лишь обжигал ладони. Потом споткнулся и упал, воя от ужаса, как зверь.

Колошка заметался: мелькнула мысль зачерпнуть чем-нибудь – хоть шлемом – воды из-за борта, но этого явно было мало. Тогда он схватил из-под скамьи чей-то плащ, набросил на спину Любомила и стал бить по ней, как обычно сбивают огонь с человека. Руки жгло, кое-где жар пробился через толстую валяную шерсть, но все же погас.

Отбросив плащ, Держанович освободил голову и спину Любомила. Тот, весь красный, жадно ловил воздух ртом. Судя по багровому лицу и вытаращенным глазам, было больно, да так, что даже на стон сил не хватало. Кольчуга не сгорела, даже не продырявилась – Колояр почему-то ожидал этого, будто та и правда была соломенная, – а лишь почернела и стала скользкой, будто ее вымазали горелым салом. Но запах был совсем не съедобный – удушливый, мерзкий, совершенно чуждый. Так, должно быть, пахнет пламя Огненной реки в Кощеевом подземелье.

– Э-эй! – ударил по ушам чей-то предостерегающий крик.

Снова блеснула молния; Колошка сжался и юркнул под скамью. Пламя упало рядом, и тут же закричал поломка. Колояр обернулся: у брата горела кожаная рубаха на груди.

– В воду! – рванувшись к нему сквозь дым, Колошка сам толкнул брата за борт, с усилием подхватил его ноги и помог перевалиться на ту сторону.

Соломке повезло: он попал на полосу чистой воды. Огненосная хеландия приближалась с другой стороны, и сама лодья загородила воду под бортом от пылающей струи «земляного масла» в смеси с сосновой смолой. Отрок нырнул, ощутил, как тянет вниз голову в шлеме. К счастью, он хорошо плавал; руки его не пострадали, и он сумел, задержав дыхание, отстегнуть под водой ремень.

Шлем скатился с головы и канул на дно. Соломка осознал лишь то, что голове стало куда легче и теперь он может вынырнуть. Но, вынырнув, увидел огонь прямо перед собой и глотнул вместо воздуха черный дым. Давясь и кашляя, он безотчетно вновь нырнул и поплыл прочь от огня. Плыл, пока не понял, что легкие сейчас разорвутся; рванул вверх, высунул голову и наконец ухватил чистого воздуха. Оглянулся, с трудом что-то видя сквозь воду, текущую на лицо с мокрых волос.

В паре десятков шагов позади пылала лодья, сбоку – еще одна, а между ними растекалось море огня. Часть воды горела и бросала в лицо черный дым.

Не понимая, что это такое, движимый животным чутьем, Соломка лишь повернулся туда, где была чистая вода, и поплыл.

В воду возле его руки вонзилась стрела. Будто тюлень, Соломка нырнул…

Нос чужой лодьи ткнулся в борт. Позади был огонь и дым, впереди – свобода и почти чистый воздух. Какие-то руки тянулись оттуда к Ингвару, и кто-то толкал его в спину. От панциря он избавился, а несколько капель смеси, упавшие на кольчугу, уже сгорели; он ощущал боль, не понимая, откуда она берется, но не настолько сильную, чтобы перестать соображать. Ингвар оглядывался, пытаясь понять, что с его людьми, где греки, что происходит, есть ли какая-то возможность вести бой.