Доверенные люди, с которыми князь советовался, сходились на двух возможностях. Либо Ведому увезли очень далеко, либо она исчезла и скрывается по доброй воле. Последнее очень удивило Сверкера: он привык, как всякий глава дома, что домочадцы полностью в его воле и будут делать то, что он скажет. Он намекнул Ведоме о своем желании и ждал, что она его выполнит. Только теперь он сообразил, что не спросил, нравится ли это все ей самой. А от внучки королевы Рагноры, чье сердце было выковано из крепчайшей стали, едва ли стоило ожидать безропотного повиновения в таком важном для женщины деле.

И вот Хаук отошел распорядиться, а Берси приблизился к торговцам, начал разговор. Конечно, пока он лишь дает советы по устройству и возобновлению припасов, обещает отвести к хорошему кузнецу… Беседа пойдет после, за столом в гриднице, когда придет пора обмениваться новостями.

Сразу после приезда Нежанки Гостислава куда-то ходила. Сверкер не стал мешать: а вдруг ей удастся чего-то узнать? Но жена вернулась такая же расстроенная, какой уходила. Тогда Сверкер велел ей не показываться из избы и распустил слух, будто княгиня заболела от тоски по дочери.

Если дочь не получается найти, оставалось попробовать ее выманить. На слух о болезни матери она должна прийти сама. Важно, чтобы она об этом узнала. И как раз поэтому…

– Да где же ты об этом услышал? – донесся до Сверкера нарочито удивленный голос Берси. – Князь не хочет, чтобы об этом говорили. – Хирдман наклонился к собеседнику и заговорил потише, доверительно: – Ведь, понимаешь, когда его родная мать приходит из могилы и хочет забрать с собой жену… это неприятная вещь. Мы стараемся поменьше об этом распространяться. Но только тебе я расскажу, ты сведущий человек и все поймешь. Ты ведь слышал, что у князя пропала дочь? Она была ученицей его матери, королевы Рагноры, могущественной колдуньи. Наверное, Рагнора хотела передать ей что-то еще. Но ее нет, поэтому она теперь ходит к его жене. Мы опасаемся, что она вовсе уведет княгиню с собой! Но что поделать – старуха не желает разговаривать ни с кем, кроме внучки!

Нечто подобное слышали все торговые гости, уезжающие отсюда во всех направлениях: на средний Днепр и к ромеям, на Западную Двину ко всяким ливам и латгалам, на Волгу и Сейм – к хазарам и южным славянским племенам, на север – к Ладоге. Где бы ни была Ведома, рано или поздно она узнает, что мертвая бабка хочет погубить ее мать! Вот только у ромеев или свеев она узнает об этом еще не скоро…

А что, если она уже знает, но не верит? Сверкера приводило в бешенство собственное бессилие, ум лихорадочно выискивал более действенные средства. Он готов был на все, никакие приличия или опасения его не сдерживали, но что тут можно сделать? Он даже готов был объявить свою жену умершей, но ведь тогда дочери будет незачем приходить!

Что же еще сделать, как выманить ее из той тролльей норы, куда она забилась? Могла бы уже услышать, что Ингвар ладожский женат, а Зорян убит, и ей больше не грозит скорое замужество!

С лодей выводили рабов. Все это была молодежь: девушки на одной лодье, парни на другой, крепкие мужчины на третьей. Все шли молча, уже смирившись со своей участью, да и куда они денутся? Их родина далеко. Даже связан никто не был, кроме одного мужика.

Из молчаливой толпы раздался плач, и Сверкер невольно повернул голову. Мимо него вели пять-шесть молодых женщин с маленькими детьми. Какая-то несла на руках ребенка лет семи, с усилием удерживая тело, слишком тяжелое для ее слабых рук, но не желая почему-то поставить его наземь. Сверкер заметил безвольно свесившуюся головку, тонкую светлую косичку, давно не чесанную, бледное бесстрастное лицо с опущенными лиловыми веками и сообразил: ребенок мертв.

Он отвернулся и снова посмотрел на Берси.