Иной раз Равдан на три-четыре дня уходил к родичам, работал на обмолоте, возвращался с мешком зерна и новостями. Так они узнали, что после первого снега Краяну должны привезти невесту.

– Дед Доманя говорит, добрую девку высватали: рослую, здоровую, что копна! – рассказывал он. – Все довольные ходят, будто к ним само солнце красное явится.

– И скоро ты будешь у батюшки уже не младший сын! – усмехнулась Ведома.

– Да. Но уж у матушки я навек младшим останусь…

По лицу его Ведома видела, что он думает о том же, о чем и она. Почему Уксиня не могла умереть, не дождавшись его? Почему лишь прикосновение его руки наконец отпустило душу прочь от измученного «голодной грызью» тела? Никто из родичей, похоже, этого обстоятельства не заметил. А говорили – русалка виновата…

В трудах незаметно миновал листопад. Грязь на тропинках теперь замерзала не только ночью, но и днем, Ведома ходила в овчинном кожухе покойной свекрови. Он был ей широк, но коротковат, однако она не грустила по куньей шубке, крытой шелком, что осталась в Свинческе, и была рада тому, что есть. Полуоблетевший лес светился насквозь, желто-бурый от листвы и обнажившихся ветвей, с примесью бодрой влажной зелени елей. Порой она, поставив наземь тяжелую корзину, поднимала голову к серому небу и любовалась журавлиным или гусиным клином. Равдан уже не раз ходил на охоту с побрательниками и принес трех гусей.

Когда пошел первый снег, Равдан отправился к Озеричам. Настал срок Краяновой свадьбы, и младший сын должен был повидать родных по этому поводу. Задержался он дольше обычного, но Ведома не беспокоилась: осенние свадьбы – дело не быстрое, это же не Купалии. А вернулся муж с вытянутым лицом и ужасными новостями…

Доставили невесту – по имени рода ее уже с ласковой насмешкой прозвали у Озеричей Былинкой – трое братьев ее отца: Брага, Корчага и Коряга. Над их прозвищами потешались с молодых лет, они давно привыкли и сами сыпали прибаутками. Обрадовавшись забаве, мужики Озеричей пили с ними три дня, пока бабы готовили красный стол. Разослали отроков во все концы: звать родню и соседей на свадьбу. Урожай был хорош, убрали без потерь, поэтому гулянки ожидались долгие и веселые.

В тот самый день, когда назначен был обряд, к Озеричам приехали княжьи люди: пятеро хирдманов, возглавляемых Сальгардом Заразой. Смоляне звали его Сальга. Он родился в Свинческе, сам был смолянин по матери, поэтому отлично говорил по-словенски. Еще молодой, он был хорошим воином, преданным князю Сверкеру, потому пользовался доверием вождя и почетом среди товарищей. Только заносчивый нрав дал ему не самое приятное прозвище.

Озеричи, как раз успевшие похмелиться со вчерашнего и облить головы холодной водой, вышли ему навстречу с чарой.

– Прими, мил-человек, за счастье старейшины нашего! – пригласил Дебрян, не вполне твердо стоя на ногах. – Нынче обведем жену молодую вокруг печи, появится у нас с братьями новая матушка…

– Рад за вас, – холодновато-любезно ответил Сальга. Рыжеволосый, с окладистой бородкой того же цвета, с продолговатым лицом, с твердым взглядом серых глаз, он выглядел сурово и высокомерно. – Но прежде, чем вы обведете невесту вокруг печи, я должен ее увидеть.

– Это еще почему? – удивился дед Доман. – Какая тебе печаль до нашей невесты?

Озеричи перестали ухмыляться, нахмурились и загудели. Требование варяга было неучтиво, даже грубо. До обряда введения в род невесту не показывают никому – даже жениху! Паволоку с лица молодой снимают только за красным столом, а иной раз лишь наутро, когда она предстает перед людьми в женском уборе. Со стороны совершенно постороннего человека, молодого мужчины, желание увидеть чужую невесту было так же нагло, как попытка заглянуть под подолы всем бабам веси.