– Я – женщина, Свенди. Я – настоящая женщина! – В шепоте Ольги отчетливо был слышен ликующий крик. – Это он – не мужчина. Он!.. Я поступила низко, но я еще раз проверила его. Прости меня, мой Свенди. Но князю Игорю будет куда страшнее, чем мне на телеге позора. Куда страшнее, потому что весь Киев и вся земля Киевская узнают о его немощи. Жалкой мужской немощи великого князя Руси, единственного сына Рюрика!..

– Вот это ты ему и скажешь, – торопливо перебил Свенельд. – Он сто раз подумает, прежде чем отдать тебя на правеж.

– А если родится мальчик, Свенди? Ведь может же родиться мальчик, наследник Великокняжеского Киевского Стола? Единственный наследник!

– И не внук Рюрика. – Воевода улыбнулся, и улыбка его была злой, холодной и – торжествующей.

Ольга помолчала. Сказала неожиданно:

– Вина.

Свенельд покорно поднялся с колен, достал из поставца черную и тяжелую византийскую бутылку, два кубка. Налил себе полный, а Ольге плеснул на донышко.

– С тебя хватит. Ты носишь мое дитя.

Ольга тепло улыбнулась ему, подняла кубок.

– За кровную месть, Свенди. – Пригубила, в сумраке опочивальни блеснули ее глаза. – Теперь ты доверишь своему сыну тайну наших родов. Змееныша ожидает либо великий мужской позор, либо конец всего их проклятого рода!..

Днепр в подпорожье был извилист. Течение часто наносило песчаные мели, громоздкие, перегруженные суда зарывались носом, и тогда рабы – все, кроме оставленных при веслах гребцов, – спускались в воду, раскачивая и подталкивая насады, волоча их на глубину ременными упряжками с криками и стоном. И само-то понятие «надсадный крик» родилось здесь от великой натуги безымянных невольников.

Кочевников не было видно ни на одном из берегов. Тем не менее воевода загодя выслал впереди войск конные дозоры со строгим наказом не вступать ни в какие схватки. Свенельд не хотел ссоры с печенегами, а потому ждал от своих дозоров лишь донесений, помня о стреле с зелеными полосами, которую заботливо хранил в ларце под хитроумным запором. Ему нужен был мир в своем тылу, и он очень рассчитывал на точное исполнение совета Берсеня.

Дозор появился на левом берегу в полдень, когда насада самого воеводы с ходу врезалась в мель. Ее уже начали стаскивать с невидимой под водою песчаной косы, когда с берега дружно закричали конники. К ним на челне переправился Ярыш, которого Свенельд взял с собою после счастливого признания княгини. Переговорил, быстро вернулся к воеводе.

– Встретили печенегов, Свенди. Сам пойдешь на переговоры или мне повелишь?

Свенельд с печенегами уже встречался как по поручению князя Игоря, так и по собственной воле, и всегда встречи эти были для него напряженными. Не потому, что лица их казались ему непривычными, – лица его не отвлекали, в них была какая-то схожесть с теми, кого он уже знал, и больше всего – с хазарами. Удлиненные, бородатые, с чуть более узкими, чем у русов и славян, но ничего не выражающими глазами. Нет, не внешний облик настораживал его, а облик внутренний. Облик души, который скрывали глаза. При клятве они не вонзали в землю меч, как то делали русы, не клали его перед собою, как славяне, а лишь одновременно двумя руками гладили свои бороды, и слово считалось данным.