Послушник смотрел на незнакомца с удивлением, к которому примешивалась немалая доля беспокойства. Он, видимо, начинал опасаться, что имеет дело с человеком, слегка повредившимся в уме.

Но незнакомец продолжал, все более воодушевляясь:

— И это одеяние ваше, и эти четки ваши, и эта книга, священная книга, которую вы можете читать с утра до вечера, — она тоже ваша.

Выпалив такую фразу, он до того пылко сжал и потряс локоть молодого человека, что из кисти стиснутой им руки выпала столь желанная для него книга, а из последней — уже описанная нами брошюра.

При виде разъятия книги и брошюры послушник в смятении устремился за тонкой книжицей и упрятал ее в таинственной глубине одного из карманов своей рясы, а затем, все еще содрогаясь от пережитого волнения, похожего на панический ужас, поднял с пола и молитвенник.

Затем он робко покосился на незнакомца.

Но тот, весь во власти благочестивой восторженности, ничего не заметил. Однако, перехватив взгляд молодого человека, он завладел его руками и воскликнул:

— Послушайте, дражайший брат мой, видно сам Господь привел меня в вашу церковь, видно не иначе как по воле Провидения вы оказались на моем пути, ибо я сразу почувствовал к вам самое нежное доверие! Простите эти словоизлияния человека, достойного всяческого сожаления, но, по правде говоря, ваше лицо придает мне смелости.

И действительно, физиономия послушника, о чем мы еще не упоминали, была одной из самых симпатичных среди тех, что встречаются на свете, а следовательно — вполне достойной похвал, услышанных ее обладателем.

— Стало быть, вы, как видно из ваших слов, страдаете, брат мой, и вам необходимо исповедаться? — спросил послушник.

— О да, я очень страдаю! — вновь вскричал незнакомец, — И мне совершенно необходимо исповедаться.

— Значит, вы имели несчастье совершить какую-то оплошность?

— Оплошность? Да вся моя жизнь — оплошность, оплошность, длящаяся с утра до вечера! — со вздохом вскричал незнакомец, доказывая тем самым, что его раскаяние уже и так возвысилось до полного самоуничижения.

— Так я говорю с грешником? — с некоторым испугом спросил молодой человек.

— О да, с грешником, с великим грешником! Юноша невольно отпрянул на шаг.

— Рассудите сами, — продолжал незнакомец, безнадежно заламывая руки. — Я ведь актер.

— Вы? — наилюбезнейшим тоном воскликнул послушник, пытаясь приблизиться к собеседнику, но несчастный в свою очередь начал пятиться, словно после сделанного им признания он не был достоин касаться себе подобных. — Вы актер?

— Бог мой, ну конечно!

— Ах! Так вы актер!

И молодой человек придвинулся к незнакомцу еще ближе.

— Как!? — чуть ли не закричал лицедей. — Вы узнали, кто я, и не бежите прочь словно от чумного?

— Да нет же, что вы! — промолвил послушник. — Я отнюдь не питаю ненависти к актерам.

И он добавил так тихо, что произнесенное им слово не расслышал даже его собеседник:

— Напротив.

— Как!? — продолжал удивляться незнакомец. — Вас не возмущает вид еретика, отлученного от Церкви грешника, человека, проклятого Богом и людьми?

— Нет.

— Эх, вы еще так молоды! Но настанет день…

— Брат мой, — заметил послушник, — я не из тех, кто способен возненавидеть из предубеждения…

— Увы, брат мой, — перебил его лицедей, — комедианты влачат за собой нечто подобное первородному греху.