Да уж, разве что «представить». Туман здесь был еще гуще, чем внизу. Мы еле-еле различали носки своих ботинок. К тому же температурка была около минус 80 градусов: когда Жан А. захотел плюнуть, слюна застыла у него под губой, как прозрачный сталактит.

— Так… Судя по карте, отсюда мы можем увидеть сверкающие на солнце выступы горного склона… А в самом сердце лощины — крохотные домики живописной деревушки…

— Класс! — не выдержал Жан А. — А теперь все в укрытие…

Папа поспешил нас сфотографировать во время этой экспедиции. На фотографии видна только его рука крупным планом, которая тщетно пытается укрыть фотоаппарат от сумасшедшего ветра, а сзади мы вшестером, слипшиеся будто выжившие в авиакатастрофе сиротки.

Это все, что запомнилось мне о поездке на Большую стрелу: фотография и еще маленькая точилка в виде лыжной палки, которую Жан А. стащил в сувенирной лавке — мы укрылись там от ветра в ожидании обратного рейса канатной дороги.

— Хоть какая-то польза от поездки, — потирал ручонки Жан А.

Наутро у всех была температура 39. У всех, кроме папы и мамы, которые бегали из комнаты в комнату, разнося сироп от кашля.

Казалось, что мне в уши засунули вату, а буквы в книжке скачут перед глазами. Я проспал почти целый день.

Когда я проснулся, по моей кровати прыгал Жан А. и дико орал.

— Смотри, — кричал он, тыча мне в нос пустым рукавом пижамы. — Моя рука! Я ее отморозил, и папа отрезал ее маникюрными ножничками.

— Вот и хорошо, не будешь больше ковырять в носу, — буркнул я.

Он свалился на кровать, как будто корчась от боли:

— Я однорукий! Мне прикрутят щипцы для сахара к кровавой культяпке…

— Я слышу, больные пошли на поправку, — неожиданно прервал этот цирк папа. — Уже скачем вовсю, как кузнечики!

Он протянул каждому из нас по термометру, и мы спрятались под одеяла мерить температуру.

— В среднем 38,2, — констатировал папа. — Понижается. Вот увидите, свежий морозный воздух поможет. Завтра вы все будете на ногах, прямо к рождественскому празднику.

Папа — очень хороший врач.

Вечером температура у нас поднялась до 40. Мне и Жану А., как самым взрослым, разрешили спуститься к ужину. На ужин была индейка в каштанах и рождественский пирог, но проглотить ничего мы так и не смогли. Жан А. был красным, как свекла, а у меня так кружилась голова, что казалось, что стоящая посреди ресторана елка упадет прямо в тарелку кому-нибудь из гостей.

Вскоре мы пошли спать. Это было странное Рождество, но папе с мамой все-таки удалось хорошо провести время в компании новых друзей Виермозов.

Вот уже сорок лет они приезжают сюда каждый год. Может, поэтому глава семейства Виермоз расхаживает по отелю в домашних тапочках и сообщает отдыхающим, какая погода будет сегодня на склоне. А его супруга усаживается в одно и то же кресло возле окна в фойе. Она беспрестанно вяжет из шерсти носки и подштанники, потом запаковывает их в посылки и отправляет бедным детям в Африку.

Эта тетя очень добрая. Каждый раз при встрече с мамой она говорит:

— Какая милая у вас семейка! А сколько, наверное, с ними хлопот!

— Да, — скромно соглашается мама. — Просто надо держать все под контролем.

Папа обожает слушать вечерние рассказы Виермоза о его коллекции минералов. У него в ней аж 253 экземпляра, и все аккуратно расставлены на полках в его доме в Париже. К тому же Виермоз очень добрый. Однажды, когда папа, слушая его, заснул, а тот даже виду не подал и продолжил свое повествование.

Впрочем, чем еще можно заняться, когда постоянно идет снег.