Запустив руку в карман, латинос вытаскивает карандаш и 'спрашивает:

– А что в нем особенного?

. Он рассматривает карандаш с большим любопытством.

– В нем нет ничего особенного, – говорю я, – если не считать того, что сегодня вечером я видел ручку из этого же набора. Такие карандаши всегда продают вместе с авторучками. Скажи-ка, у тебя есть авторучка? Я что-то ее не приметил. И это странно.

Он переглядывается с девчонкой и пожимает плечами.

– Нет, он и правда, по-моему, сошел с ума. Она спокойно замечает на это:

– Если он действительно сумасшедший, мы должны что-то делать с ним.

– Послушай, малютка, – говорю я, – в чем дело? Почему кто-то должен что-то предпринимать в отношении другого человека? Я пришел сюда нанести визит вежливости, а этот тип врывается к нам, размахивая своей артиллерией, как будто он собирается начать новую мировую войну. Почему вы не можете вести себя благопристойно и немножко остыть?

Латинос ворчит:

– Прекрасно, сеньор, я уже остыл. Теперь вы мне скажите, чего вы хотите?

– О'кей. Давайте поговорим начистоту, хорошо? Скажите, вам известно местечко под названием «Леон», да?

Он пожимает плечами.

– Возможно, да, а может быть, и нет. Но, – тут он припоминает, – да, – вроде бы он знает этот клуб.

– Не сомневаюсь, что вы его знаете, – подтверждаю я. – О'кей. Там был один парень по имени Риббэн. Американец. Из отряда контрразведки. Кто-то сегодня вечером ударил его по затылку в его собственной комнате на мансарде. В данный момент он уже успел остыть. Вы случайно ничего не знаете об этой истории?

Он снова пожимает плечами и строит рожу, которую без всякого преувеличения можно назвать дьявольской.

– Сеньор, мне кажется, вы немного свихнулись. Почему я должен что-то знать об этом деле?

– Мне было бы это весьма кстати. Если вы что-то знаете, то вам придется туго. Я имею все основания передать вас в руки американских властей, и там вам будет несладко.

– Не могу взять в толк, о чем вы болтаете. Я сегодня вечером даже близко не подходил к клубу «Леон».

– Это значит, что у вас имеется алиби, настоящее, железное алиби, причем такое, которое я, по всей вероятности, смог бы проверить, не выходя из этой комнаты.

– Мой дорогой сеньор, да я вижу, что вы из оптимистов. Я вовсе не уверен, что вам вообще удастся выйти из этой комнаты.

– Ничего, постараюсь не упустить такой возможности. Ладно. Допустим, у вас есть алиби. Интересно знать, какое?

Я вроде бы непроизвольно поднимаюсь с места, засовываю руки в карманы и начинаю шагать взад и вперед по комнате, а сам продолжаю:

– Может быть, ваше алиби будет выглядеть следующим образом: жила-была одна крошка по имени Марселина дю Кло. Ее посадили в камеру 14-го полицейского участка, чтобы она до тех пор, пока не пришлют кого-нибудь препроводить ее в штаб контрразведки, побыла там. В штабе ей хотели задать кое-какие вопросы. Понимаете, им было любопытно с ней познакомиться. Но в участок кто-то явился с фальшивым ордером и забрал ее. Дело рискованное, но оно выгорело. Полицию облапошили. После этого девчонку отвезли на Рю Захари и всадили в нее пару пуль. Ее нашли в темном подъезде. Не о таком ли алиби вы думали?

Он ничего не говорит. Молча смотрит на меня, потом переводит глаза на буфет. Я незаметно оглядываюсь на дамочку: она смотрит на меня и даже перестала косить глазами. Мне кажется, что она не на шутку перетрусила.

– Послушайте, может быть, все это блеф, – продолжаю я.