|
Где вы встречали женщин, которые любили много раз? - спросила она, глядя на меня, как пресвятая дева на картине Энгра смотрит на Людовика XIII, вручая ему корону. - Вы просто комедиантка, - ответил я. - Вы сейчас бросили на меня взгляд, который сделал бы честь любой актрисе. Ну, а вы, например, такая красивая женщина, вы ведь, конечно, любили; значит, вы забывчивы. - Что говорить обо мне, - отвечала она со смехом, уклоняясь от вопроса, - я не женщина, я старуха-монахиня, мне семьдесят два года. - Тогда как же вы смеете своевольно утверждать, что ваши страдания глубже моих? Все несчастья женщин сводятся к одному: они считают горем лишь разочарование в любви. Она кротко взглянула на меня и поступила, как все женщины, когда в споре их припирают к стене или когда они видят, что не правы, но все-таки упорствуют в своем мнении; она сказала: - Я монахиня, а вы говорите мне о свете, где больше ноги моей не будет. - Даже в мечтах? - спросил я. - Разве свет достоин сожалений? - возразила она. - О, когда я даю волю мечтам, то они уносятся выше... Ангел совершенства, прекрасный Гавриил, поет порою в моей душе. Будь я богата, я работала бы не меньше, чтобы не улетать так часто на радужных крылах ангела и не блуждать в царстве фантазии. Бывают минуты созерцания, которые губят нас, женщин. Миром и спокойствием я обязана только цветам, хотя мне не всегда удается сосредоточить на них внимание, Иной раз душа моя переполняется непонятным ожиданием: я не могу отогнать одной странной мысли, она преследует меня, и пальцы мои цепенеют. Мне чудится, что должно произойти какое-то важное событие, что жизнь моя изменится; я прислушиваюсь к смутным голосам, вглядываюсь в темноту, я теряю вкус к работе и лишь с бесконечными усилиями возвращаюсь к действительности.., к обыденной жизни. Не предчувствие ли это, посланное небом? Вот о чем я спрашиваю себя... После трех месяцев борьбы между двумя дипломатами, скрытыми под личиной меланхоличного юноши и разочарованной женщины, неуязвимой в своем отвращении к жизни, я объявил графу, что заставить черепаху выйти из ее панциря невозможно, что придется разбить броню. Накануне во время дружеского спора графиня воскликнула: - Лукреция кинжалом и кровью начертала первое слово женской хартии: Свобода! С этой минуты граф предоставил мне полную свободу действий. - Я продала на сто франков цветов и шляпок, сработанных за эту неделю! - радостно объявила Онорина в субботу вечером, когда я пришел навестить ее. Она приняла меня в маленькой гостиной нижнего этажа, где мнимый домовладелец подновил всю позолоту. Было десять часов вечера, июльского вечера; лунные лучи, пронизывая сумрак, заливали комнату неясным сиянием. Волны сладостных ароматов ласкали душу; в руке графини позвякивали пять золотых монет, полученных ею от подставного торговца модными украшениями, другого соучастника Октава, которого подыскал ему один судейский, господин Попино. - Зарабатывать на жизнь шутя, - говорила она, - быть свободной, когда мужчины, вооружась законами, стремятся обратить нас в рабынь! Каждую субботу я чувствую прилив гордости. Право, я люблю золотые монеты Годиссара не меньше, чем лорд Байрон, ваш двойник, любил золото Мэррея. - Это вовсе не женское дело, - возразил я. - Да разве я женщина? Я - молодой человек, одаренный чувствительной душой, вот и все; молодой человек, которого не может взволновать ни одна женщина... - Ваша жизнь - это отрицание всего вашего существа, - отвечал я. - Как! Вы, на кого бог потратил лучшие сокровища любви и красоты, неужели вы никогда не мечтаете?. |
