Мне по-прежнему хочется угостить тебя бифштексом.
— Я согласна.
Назад они шли молча, не обменявшись за всю дорогу и двумя словами. Когда молчать стало невмоготу, она вдруг выпалила:
— Скажи, почему ты не можешь поехать со мной?
У него всегда находились нужные слова, чтобы уходить от прямого ответа, но на сей раз он решил сказать правду.
— Ты правильно догадалась тогда, в самом начале. — Он попытался улыбнуться, но не смог. — Дело в том, что я вынужден, как говорится, лежать на дне.
Не осмеливаясь смотреть ей в глаза, он направил свой взгляд на симпатичный домик в испанском стиле на другой стороне улицы.
— Меня разыскивает полиция, Рена. — Он больше не мог смотреть в сторону и твердо встретил ее посерьезневший взгляд.
— Теперь ты все знаешь и можешь, если хочешь, звать сюда стражей порядка.
— Думаю, я поняла это чуть ли не сразу, — тихо проговорила она.
— Ну и как?
— В каком смысле «ну и как»?
— Ты по-прежнему согласна отужинать со мной?
Она крепко сжала пальцами его руку и, прямо глядя ему в глаза, сказала:
— Меня не интересует, за что тебя разыскивает полиция. В чем бы там ни было дело, я все равно считаю тебя хорошим человеком. Если бы не ты, я, думаю, сейчас не стояла бы здесь.
— Что ж, по крайней мере мы не остались в долгу друг перед другом. — Глубоко вздохнув, он произнес совсем другим тоном: — Думаю, я уже созрел для бифштекса.
— Пожалуй, я тоже.
Испанский ресторанчик, о котором шла речь, оказался совсем небольшим, но на каждом столе была постелена белая чистая льняная скатерть и стояла красивая масляная лампа. После энергичного жестикулирования и объяснений на смеси ломаного английского и ломаного испанского языков был в конце концов сделан заказ. Когда официант ушел, Мэтт откинулся назад, прислонившись спиной к белой стенке, и сказал:
— Только Богу известно, что нам с тобой принесут.
— Главное, чтобы оно разрезалось ножом и протыкалось вилкой, остальное меня не волнует, — уверила его она.
— Настолько проголодалась?
— Очень.
Оглянувшись вокруг и убедившись, что их никто не подслушивает, она наклонилась к нему через стол и после некоторых колебаний спросила:
— А что будет, если тебя поймают?
— Отправят назад, будут судить, а потом повесят.
— Что ж, тогда понятно, почему ты скрываешься. А ты действительно виновен?
— Если даже и так, думаешь, я бы тебе признался? — отозвался он.
— Не знаю. Хотелось бы думать, что да.
— Ни разу еще не встречал виновных, которые бы не утверждали, что они невиновны.
— Да, наверное, ты прав — кому хочется быть повешенным?
— В том-то и дело.
И вдруг он понял, что ему очень не хотелось, чтобы она думала о нем плохо:
— По сути говоря — можешь мне верить или нет, — это была самозащита. Ну а теперь, когда все стало на свои места, я бы предпочел поговорить о чем-нибудь другом — ведь это твоя последняя ночь в Сан-Антонио.
Желтое пламя в лампе горело ровно, не мигая; на лице Мэтта Маккриди легла продолговатая тень, придав ему несколько зловещий вид. Но ей неудержимо хотелось прикоснуться к нему, и она, протянув руку через стол, сжала его горячие пальцы.
— Возможно, у тебя хватает недостатков, Мэтт Маккриди, но ты не убийца.
Прежде чем Мэтт успел что-нибудь сказать в ответ, появился официант с бутылкой бургундского и двумя серебряными бокалами.
— Это для senora, это для senor, — проговорил он, наполняя бокалы темно-красным вином. |