— Да где б ты был сейчас, родной ты мой! — надрывался Саша.

— Ага, — согласился Славка. — Точно. Кажется, я совсем уже того. Давай объезжай эту кучу и за ней сразу налево, а потом направо и через двор — в соседний, в наш. Тут, когда встречаются две машины, — хана. Как те бараны на мосту. Гляди-ка, приехали!

Вероятно, он только теперь узнал свой дом и проснулся окончательно. С таким умением спать, заметил Саша, сообщая Грязнову весьма расхожую шутку, хорошо пожарным работать.

Вот так, вместе с необходимостью совершить скачки с препятствиями, исчезли в какой-то неопределенной дымке и те немногие муки совести, если это были все-таки муки, которые роились скупо в душе Турецкого на ночной дороге.

Их, разумеется, ждали. И не просто ждали, а давно. О чем свидетельствовали любимые Славкины котлеты — огромные, с чесноком, в которые он не замедлил сунуть свой немытый палец и при этом укоризненно покачать головой: непорядок! Остыли!

Похорошевшая и немного располневшая Нина, которую Саша давно уже не видел — не доводилось как-то, — ринулась исправлять оплошность. Чмокнув Турецкого в щеку, она сразу вернула к жизни ту давнюю раскрепощенность и свободу отношений, которые с ее появлением стали основой Славкиного дома.

После подобного демарша Саше уже ничего не оставалось, как обогнуть стол, наклониться к Карине и, вдохнув добрую порцию ее восхитительных духов, поцеловать ее в шею, возле уха.

— Хочу в ванную, — заявил Турецкий без всякой задней мысли.

— Ишь, какой прыткий! — восхитилась Нина. — Успеешь, не все сразу, сокол сизокрылый!

Саша почувствовал, как вопреки его желанию щеки у него вспыхнули. Когда-то первая его любовная встреча с Кариной произошла именно в ванной и в Славкиной квартире, о чем не преминула ему напомнить эта бестия Нинка.

— Дураки какие, — солидно заявил он, — мне же руки помыть. Полдня за рулем. А у вас, гляжу, только одно в голове.

Карина звонко смеялась, вытирая уголки глаз кончиком салфетки.

— Смейтесь, но помните, хорошо смеется тот, кто смеется последним, — сказал он, уходя мыть руки.

— А кто ж возражает? — двусмысленно заметила Карина. — Затем и собрались… — Она надеялась, что он услышит ее. Он услышал и, обернувшись, подмигнул.

Настала пора зардеться и Карине.

Единственное, чего, как скоро понял Турецкий, не терпела Нинка, это застольных разговоров о работе. А также обсуждений планов на завтра. Несколько раз болтовня невольно затрагивала темы прошедшего дня, и Нина тут же пресекала любые попытки что-то объяснить ей или просто сообщить, как…

— Никак! — следовало тут же. — Переживем до завтра. Кушайте, гости дорогие, кушайте! — язвила она. — Разговоры о служебных делах останавливают выделение желудочного сока. И тогда — что ешь, что не ешь — все едино, впустую. А мы ужин не для унитаза, извините, готовили.

Кончилось тем, что мужчины наконец-то поняли, абстрагировались, нашли для себя более подходящие темы и попросту забыли о том, что ждет их завтра. А может, в понедельник, ибо Костя дал отгул, который мог бы также именоваться и отсыпом, если бы рядом с Турецким, временами касаясь локтем его руки, не сидела такая превосходная женщина, как Карина.

Женщины, не в пример мужчинам, ели мало. Поздно уже, полночь на носу. Для них ужин был не едой, а закуской Турецкий же с Грязновым как навалились, так и не смогли оторваться: сказались прошедшие сутки. Да и повар, честно говоря, был превосходный.

Саше давно надоели магазинные пельмени, сваренная ь кастрюле колбаса, бесконечные консервы или почему-то на редкость безвкусные и дорогие обеды в буфете прокуратуры.