Турецкий сосредоточенно вел машину, привычно поглядывая в зеркало заднего обзора. На хвосте было чисто. До поры, до времени, думал он.

На заднем сиденье, развалившись, посапывал Грязнов — таковы преимущества ночного пассажира. Саша сжалился над ним и разрешил переместиться назад и не развлекать себя разговорами. Ночное шоссе освещалось скверно, и приходилось быть предельно внимательным. Особенно в их ситуации. Тихонько, не отвлекая от мыслей, наигрывал ночной «Маяк» — нечто сентиментальное, трогательное, успокаивающее. И Саша думал о том, что иногда не сам человек, а обстоятельства, сжимающие его со всех сторон, гораздо жестче диктуют ему условия поведения. Впрочем, это было обычное самоопределение идиота, как он выражался. Это когда очень чего-нибудь хочется, этакого остренького, пикантного, заманчивого, а слабеющая совесть вроде бы и протестует, и одновременно как бы подзуживает: чего боишься, зачем теряешься? Ведь, черт побери, чаще всего в жизни мы ищем и добиваемся того, что в конечном счете нам не так уж и необходимо. Ловим призраки, которые сами же и наполняем собственной свежей кровью, своим дыханием, и боязливо отказываемся от того, что нам посылает лично Господь Бог. Для наслаждения… Для счастья, может быть… И кто знает, для чего еще?..

Славная женушка, обосновавшаяся в заграничном государстве вместе с маленькой дочкой, как обычно, шлет письменные приветы, ибо телефонные разговоры с Ригой стоят дорого. И невдомек ни ей, ни ее тетке, обожающей «племянницу с ея отпрыском», что государственные границы, даже такие, в сущности, ничтожные, как эта, могут, по высокопарному выражению досужих газетчиков, пройти и через человеческие души.

Ну в самом деле, чего ее там держит? Лето на взморье — понятно. Тяга к заграничной жизни — тоже, в общем, объяснима. Тем более что родилась не сегодня, а в те недавние годы, когда говорили: «Хочешь за шестнадцать рублей заграницу повидать? Вали в Ригу». Как же, как же! Кафе на углах с мензурками бальзама и официантками, охотно откликающимися почему-то больше всего на немецкую речь. «Гу-тен таг, ауфвидерзеен!» И на их лицах умиление. Не, совсем не то! Сейчас этих заграниц — по всей стране: вали — не хочу. И в одной из них наверняка уже обретается этот поганец Вадим Богданов… Тьфу ты, черт! Как говорится, привидится же на ночь глядя!..

О чем он? Ах ну да, все об Ирине и ее капризах…

Но ведь, если взглянуть с другой стороны, и он совсем не сахар. Имея в виду его работу. Те двадцать четыре часа в сутки, когда мысли заняты исключительно ею, родимой… Где тут на жену выкроить? Разве что вот такая ночь, как сегодня, при условии, что и она пройдет благополучно и не поднимет вдруг среди ночи истошный вопль той же Шурочки, Александры Ивановны Романовой: «Ой, хлопцы! Шо ж вы наробылы!»

А была бы рядом Ирка, глядишь, и не мчался бы среди ночи ее верный муж — действительно верный? А то! — неизвестно за какими приключениями… Впрочем, ведь и он, Александр Борисович, тоже живой человек. Пусть даже со своими странностями. И то, что он делает — скажем так: чаще всего, — служит только для пользы дела. И никак иначе. Ну а если работа бывает сопряжена с малой хотя бы толикой удовольствия, что ж, тем лучше для работы.

Все. Убедил себя. Глянул в зеркальце: на корме чисто. Как сегодня сказал Никита, «упреждать врага и всячески его опровергать»? Нет, «искать опровергнуть»! Ну а мы чем занимаемся? — подумал самодовольно. Тем самым и занимаемся. Эх, раззудись плечо!

Улицы возле Славкиного дома оказались основательно перерыты. Разбуженный Грязнов не сразу сообразил, что уже приехали. Только, помотав головой, задал ну совершенно идиотский вопрос:

— А тебе чего, так и не удалось вздремнуть?

Именно предельно искренний тон вопроса напрочь убил Турецкого.