Турецкий с Грязновым рассмеялись. Костя, переглянувшись с Шурочкой, смотрел на них абсолютно наивным, непонимающим взглядом. А мужики никак не могли уняться.

— Я что, — почти возмутился наконец Костя, — сказал что-то непристойное?

Его слова вызвали новый прилив хохота. А может быть, это была просто разрядка после стольких напряженных дней. Саша, захлебываясь, кивал, Грязнов вытирал глаза рукавом рубашки.

— Костя, ты, конечно, не знаешь… Анекдот есть такой… — Наконец Турецкий успокоился и стал рассказывать, время от времени взвизгивая, когда было невмоготу. — Юная учительница ведет урок. Предлагает своим оболтусам пятиклассникам загадывать ей загадки. Встает Петя и говорит: это слово вкусное и сладкое, его в рот берут — и всего из трех букв. Умная и современная учительница машинально выпаливает то слово, которое, естественно, знает. Класс валится на пол от хохота. Она в недоумении, а Петя говорит укоризненно: вообще-то чай, но ход ваших мыслей мне нравится.

— Ну негодяи, — покачал головой Меркулов и улыбнулся, — ничего им нельзя сказать, на каждую букву по анекдоту. У вас есть хоть что-нибудь святое?

— Есть, Костя. — Турецкий уже успокоился. — Служба наша проклятая. И отчизна дорогая…

— Ну, хлопцы, коли так заговорили, значит, пора по домам. Давайте-ка будем расходиться. А с утра пораньше встретимся, обсудим на свежую голову, а заодно получим заключения экспертизы и дактилокарты из первого спецотдела МВД. Утро, как говорится, мудреней.

— Так-то оно, может, и так, — заметил Грязнов, спускаясь с Турецким по лестнице к выходу, — но, по мне, лучше бы рискнуть сегодня.

— А чего ж молчал? — удивился Саша.

— Да ведь они уже все для себя без нас решили, ты разве не понял? А у Кости нашего это был просто всплеск, рецидив, тоска по молодости. Ты ведь небось заметил: они стали охотнее принимать и брать на себя ответственность за уже проделанную, даже самую рисковую работу, чем дать на нее разрешение. А это признак старости, Санек, как ни жаль об этом говорить.

— Все может быть. Не исключено, что ты в чем-то прав. Но мне тут видится несколько иное. Знаешь что? Они ведь просто за нас с тобой боятся. Помимо других проблем. Мы действительно другой раз так и прем на рожон. А с возрастом просто обостряется боязнь потерять близкого человека. Вот в чем, мне кажется, дело. Разве не так?

— Ладно, психолог. Ты на какой поедешь-то?

— Да в принципе думаю, что можно и на своей. После сегодняшней встряски вряд ли Баю до меня.

Если бы только знал Турецкий, как он был не прав, как сильно он ошибался…

39

Виталий Александрович Бай был разъярен и растерян одновременно. Он не мог простить себе, что его — битого, опытного, немолодого уже, седого волчару — обвел вокруг пальца какой-то жалкий старик.

Даже то, что назвал хитрый следователь — а то, что он назвал, далеко не все, и он даже несколько раз ошибся в названиях, — говорило, что секреты Константиниди абсолютно не исчерпаны. И вероятно, большая их часть не известна никому. Разве что этой молодящейся стерве. Вот кого надо было брать на крючок. Но как? Спасли ее, значит, а теперь будут усиленно охранять. Само собой.

Но ведь известно: у семи нянек дитя без глаза. Андрюше ее поручать нельзя. Да и могут не допустить его для «беседы». К тому же он и сам, кажется, влипает. И по идее следовало бы Андрея теперь хорошо отблагодарить и убрать подальше, на юг куда-нибудь. До лучших времен. Черт дернул дурака с этой проклятой свечой связываться… да ведь он же, Бай, сам о том и попросил: надо было, чтоб Андрюша залез в автомобильные кишки.