Оглядевшись, Турецкий остался стоять. Перфильев поднял к нему наконец глаза, остро посмотрел и поднялся. Он был высок и худ. Сильно сутулился, и пиджак висел на нем словно на вешалке. Сняв груду книг со стула, он перенес их и чудом втиснул на широкий подоконник, и без того забитый томами.

— Садитесь, — не очень гостеприимно предложил он. — Чем обязан?

Турецкий счел за лучшее показать свое удостоверение, а затем служебную командировку. Старик прочитал, вернул и хмуро уставился на него, ожидая продолжения.

— Простите, я вас не понял… Вы сказали: уже успела. Это ко мне относится? — спросил Турецкий.

Перфильев лишь махнул сухой ладонью.

— К этой… Увидел ее изделие, — он показал пальцем на книгу, которую Турецкий держал под мышкой.

— А вам не нравится? Извините, я не очень разбираюсь, но, по-моему, издано просто прекрасно, не так?

— Я этой… хм, написал весь раздел западно-европейской живописи, так не только спасибо не сказала, даже фамилии нигде не упомянула… Авторша…

— Понятно, — улыбнулся Турецкий. — Но давайте оставим этот вопрос и займемся тем, ради чего меня командировал к вам генеральный прокурор.

Последнее не произвело на Ивана Ивановича никакого впечатления, но он стал внимательным и серьезным.

Турецкий, вдаваясь в подробности, рассказал о найденной у одного покойного коллекционера папочке с рисунками великих мастеров Возрождения, перечислил их поименно, не заглядывая в свой список, будто общение с искусством — дело для него обычное, а затем достал из сумки собственно папку и протянул Перфильеву.

Тот открыл ее, как показалось, с некоторым трепетом, но глаза его сейчас же выразили полнейшее разочарование.

— А… где?

— Вы хотели, чтоб я вот так, в сумке, привез вам поездом десяток шедевров? — «не понял» его Турецкий. — Вы на папочку взгляните. А вдруг что-то вспомните и, если сможете, объясните, каким образом она уплыла из ваших фондов. Давайте начнем с самого простого. Список и прочую атрибутику я вам представляю, прошу, — и протянул листок бумаги, подготовленный еще в Москве.

Долго рассматривал список и пустую папку Перфильев. Откладывал в сторону и отворачивался к окну, снова брал в руки и все качал и качал головой, будто беседовал сам с собой и никак не мог прийти к согласию. Потом похлопал по карманам.

— Вы не курите, конечно? — спросил с вызовом.

— Напротив, и даже с удовольствием, — возразил с улыбкой Турецкий. — Могу предложить «Честерфилд». Устроит? Только здесь у вас… — Он окинул взглядом книжные стеллажи, словно навалившиеся на него со всех сторон.

— Здесь и не будем, — хмуро ответил старик. — Пойдемте в курилку. Это в туалете. А если пожелаете, можем выйти к Неве, на свежий ветерок.

— Лучше на ветерок.

— Следуйте за мной, молодой человек, и я вам постараюсь рассказать нечто такое, что вас может заинтересовать. А эту гадость, — он презрительно ткнул в книгу об Эрмитаже, — уберите с глаз долой! Видеть не могу.

— С удовольствием, — хмыкнул Турецкий и кинул книгу в сумку.

Перфильев тщательно запер свой кабинет, и они длинным, запутанным коридором, переходя с этажа на этаж, вышли наконец к неприметной двери и, минуя бдительную сторожиху, которой Перфильев сказал, указывая на Турецкого: «Этот со мной», — вышли прямо на набережную.