Волна движения и шума пронеслась по рядам репортеров. Голодным волкам кинули сахарную косточку.

— Почему вы так поспешно решили пойти в атаку? — спросил стоявший в первых рядах репортер с президентской прической.

— В свете текущих событий мы не можем комментировать решения оперативного штаба, — ответил я.

— В какой части собора произошла перестрелка? — высунулась из-за его плеча миловидная журналистка. В одной руке у нее был микрофон, в другой — открытый мобильник.

— Еще раз повторяю: мы не можем раскрывать тактические данные, — сказал я. Спокойствие собственного голоса пугало меня. Несколько минут назад в меня стреляли. Теперь же я был собран, как Колин Пауэлл на смотре войск.

Каковы бы ни были причины, я гордился собой. Если бы я хоть немного показал, что подонки в соборе нанесли нам серьезный удар, я бы оскорбил память павших бойцов.

— Дамы и господа, мы в сложном положении, — продолжил я. — Знаю, вы все хотите получить полную и ясную информацию, но сейчас не время раскрывать карты. Это помешает выполнению нашей цели. Мы хотим, чтобы тридцать два заложника вышли на свободу в целости и сохранности.

— Что насчет захватчиков? — крикнул кто-то из задних рядов. — Как вы поступите с ними?

Я снова пристально посмотрел в камеру. Я почти встретился взглядом с Джеком.

— Конечно, мы не собираемся причинять им вред. Мы хотим разрешить ситуацию мирным путем.

Не обращая внимания на шквал вопросов, я сошел с подиума и столкнулся с высокой брюнеткой, запнувшись о кабель, зафиксированный клейкой лентой на тротуаре.

— Ну же, Майк, — сказала Кэти Калвин. — Кто эти парни? Скажите, чего они хотят? Какие у них требования?

— А чего вы у меня-то спрашиваете? — сказал я и состроил тупую рожу, только что не сведя глаза в кучку. — Неужели вы не читаете собственное издание, мисс Калвин? Я же ничего не знаю, забыли?

69

Я вернулся в штаб и спокойно засел там с телефоном в руке. Но когда он зазвонил, я чуть не выронил чертов аппарат. Внутри у меня все кипело, но теперь я знал, насколько бесполезно это чувство. Приятно ощущать злость, но она не работает. Я знал, что должен исправить ошибку, извлечь какую-то пользу из этой кровавой каши.

Больше всего мне хотелось, чтобы Джек говорил, а не стрелял.

— Майк слушает.

— Ты лживый сукин сын! — заорал Джек.

— Ну-ну, Джек, — увещевал я. — Произошла накладка. Сбой связи. Мне ничего не говорили до самого начала операции.

Я хотел, чтобы мой голос звучал как можно откровеннее, помогая выбраться на нейтральную почву, но при таком раскладе это было невозможно. На самом деле я только что пытался убить Джека и его подручных и здорово досадовал, что попытка сорвалась.

Но мне пришлось отстраниться от этого чувства. Изображать пешку в большой игре, на которую я не мог повлиять.

— Прошу тебя, Джек. Ты сам недавно просил говорить откровенно. Чего ты ждал? Вы пристрелили священника и выбросили его за дверь, как мешок с мусором. Неужели вы думали, что вам за это ничего не будет?

— Я же сказал тебе: это была ошибка! — кричал Джек. — Один из твоих ублюдков убил моего друга. Он умер на моих руках.

— А один из твоих ребят убил двоих полицейских. Джек, это тупик. Я думал, вам нужны деньги. Убивая людей, вы ничего не ускорите. Вы только дадите моим коллегам, которые и так не прочь пострелять, а теперь еще и взвинчены до предела, повод открыть огонь. Давай посмотрим в лицо правде. Если вы вынудите нас пойти в атаку на собор, то знаете, что шансов у вас нет.