|
– Только ноги мои помнят о прогулке. Я не могу надеть свои ботинки. Не одолжите ли вы мне свои туфли? – Свои туфли! Но вы потонете в них, Салли! Что же такое с вашими ногами? – Они обе распухли. А на одной из них, кажется, нарыв. – Пойдите сюда и покажите мне. Она пришла босиком, прихрамывая. – Не браните меня, – просила она. – Я не могу надеть чулки, они такие грязные, да и не высохли до сих пор. – Я пошлю вам за новыми чулками и туфлями, – сказал Амелиус. – На какой ноге у вас нарыв? – На левой, – отвечала она, указывая на ногу. Глава XXXII – Покажите мне нарыв, – сказал Амелиус. Салли тоскливо взглянула на огонь. – Нельзя ли мне прежде погреть ноги? – попросила она. – Они такие холодные. Эта просьба отодвинула открытие, которое могло изменить весь ход событий. Амелиус думал теперь лишь о том, чтоб избавить ее от холода. Он приказал Тофу подать самые теплые из своих носков и спросил его, сумеет ли он их надеть ей. Она, смеясь, покачала головой и надела их сама. Когда они достаточно посмеялись над забавным видом ее маленькой ножки в большом носке, они совсем забыли о нарыве и перешли к другим темам разговора. Салли вспомнила об ужасной надзирательнице и спрашивала, не слыхали ли о ней чего в это утро. Узнав, что мистрис Пейзон написала и что двери заведения заперты для нее навсегда, она развеселилась и спрашивала, возвратит ли ей разгневанное начальство ее платья. Тоф предложил навести справки об этом вечером, так как теперь нужно было позаботиться о чулках и туфлях, что он и предполагал сделать во время завтрака. Амелиус это одобрил, и Тоф отправился в путь, взяв для мерки один из ботинок Салли. В это время часы пробили уже десять утра. Амелиус, стоя у камина, разговаривал, Салли завтракала. Объяснив сначала причины, по которым она не могла остаться в коттедже в качестве горничной, он удивил ее, возвестив, что он берет на себя наблюдение за ее воспитанием. Они будут учителем и ученицей, пока будут продолжаться уроки, в прочее же время братом и сестрой и посмотрят, как будут успевать в своих намерениях, не предаваясь ненужным тревогам о будущем. Амелиус чистосердечно верил, что он пришел к самому лучшему, единственно возможному решению в настоящих обстоятельствах. А Салли радостно восклицала: – О, как вы добры! Наконец то наступит счастливая жизнь! В те минуты, когда эти слова вырвались из уст дочери, открытие гнусной проделки обрушилось на мать во всем его ужасе и низости. Подозрения, что ее обманывает хозяин, заставившие мистрис Соулер попытаться втереться в доверенность к Фебе, побудили ее посетить квартиру Жервея в тот же день, только несколько позднее. Услышав (как и Феба), что его нет дома, она вернулась опять, пару часов спустя. Этим временем хозяин дома услышал, что Жервей вывез тайком все свое имущество и скрылся сам, не заплатив ему за две лучшие комнаты в доме. После случившегося, поняв, как нельзя лучше, действия своего союзника, мистрис Соулер использовала оставшуюся часть вечера на розыски пропавшего, но не нашла никаких следов до восьми часов следующего утра. В десять часов, как раз в то время, когда Феба посетила Амелиуса, мистрис Соулер, решившись узнать самое худшее, вошла в комнату, занимаемую мистрис Фарнеби. – Я хочу говорить с вами об известном нам обеим молодом человеке, – начала она резко. – Имели вы о нем известия за последнее время или видели его? Мистрис Фарнеби, находившаяся постоянно настороже, отвечала уклончиво: – На что это вам нужно знать? – Потому что я имею основание думать, что он бежал с вашими деньгами в кармане, – был готов ответ. – Он не сделал ничего подобного, – возразила мистрис Фарнеби. – Он взял у вас денег? – настаивала мистрис Соулер. |
