Иногда я спорю с ними, доказывая, что Линчук применим в любой системе, включая бериевскую. Иванов может ошибаться. И лишь тот сотрудник прав, кто не допускает угрызений совести.

За мою точку зрения меня разбивают на части, считая, что я проливаю крокодиловы слезы. Подо-зреваемого-то я не отпускаю на свободу, а отправляю его в следственный изолятор, как и положено в нашей работе. После бесполезных споров о чувстве долга и совести я долго не разговариваю с коллегами, искренне полагая, что они не понимают тонкую женскую душу. У мужчин вообще души нет, у них слишком толстая кожа. А я еще долго грызу свои внутренности сомнениями.

В конце концов побеждает дружба. Я жестко сдавливаю эмоции в тонкую ниточку сжатых губ. Вспоминаю, что служу государству. А совесть, совесть — категория этическая. И без нее можно обойтись. Все вышеперечисленное называется просто: контроль за эмоциями. Изо дня в день мне постоянно твердят: ты — не женщина, ты — сотрудник правоохранительных органов!

А в органах нельзя проявлять эмоции. Нельзя проявлять чувства. Надо сдерживать порывы. Служить, не нарушая закон. Не заклиниваться на угрызениях совести.

— Константин, когда ты познакомился с Гришей? — я забыла о внутрислужебных распрях и подсела ближе к Шаповалову.

Все равно груз основной работы лежит на мне: по совести — не по совести, но из всех троих я одна изучала дело, знаю его в подробностях, мне и предстоит допрашивать Шаповалова.

За что я люблю своих коллег — Иванов моментально перестроился, он отсел в сторону и приготовился записывать. Он не потерял начальнического вида. Он не лезет на рожон, не напирает, дескать, ты — женщина, посиди спокойно, а я тут порулю.

Линчуку вообще наплевать на распри. Ему прикажешь: срочно допроси, он мгновенно утащит Шаповалова в ванную комнату, и через пять минут допрос будет не только начат, но и окончен.

— Мы познакомились в армии. Вместе служили. Как-то я его встретил, разговорились, я на мели сидел тогда. Вот он и пригласил меня пожить у него некоторое время. Потом я нашел работу, мотаюсь дальнобойщиком. И все никак не мог найти новое жилье. Я знаю, что он уплатил за год вперед, поэтому решил не дергаться. Здесь никто не беспокоит.

Объяснение достаточно правдивое. Я посмотрела на коллег по партии, они не скучали. Линчук мял папиросу, он до сих пор курит «Беломорканал». Иванов — принципиально некурящий, внимательно рассматривал бланки протоколов, подыскивая более подходящий к этому случаю.

— У него какая-нибудь женщина была? Любовница, сожительница, невеста?

— Нет, никого не видел. Гриша — скрытный парень. Был — скрытный, — добавил Шаповалов.

— Костя, я тебя озадачила. Истинная причина смерти Сухинина установлена. Сам понимаешь, нам нужны доказательства. Расскажи все, что знаешь о своем друге.

— Понимаю, — согласился Шаповалов, — знаю немного. Гриша ничего мне не рассказывал. Только так, вприглядку.

— Так что там вприглядку? — Я подсела поближе к Косте, осторожно оглядывая стол, стул и другие предметы, которые могли упасть и увлечь меня за собой.

Еще один позор я не переживу.

— Он часто ездил в командировки на севера, — Шаповалов посмотрел на Иванова.

Виктор быстро застрочил на бланке протокола. Нашел все-таки подходящий: «место производства допроса, время: часы, минуты, секунды» — все, как всегда, как восемнадцать лет назад.

Иногда мне кажется, что время остановилось, а я мумифицировалась вместе с бланками протоколов допросов.

— Так-так, какие командировки? — я оживилась. До сих пор нигде не всплывали командировки Сухинина.

В первый раз я слышу о таких фактах.