— Ледяная, ломозубая вода из своей земли, — присоединил свой голос Корнилов, — даже лучше водки.

— А вот тут я не согласен с тобой, Михаил, — возразил Кудинов. — Водка — это святое.

— И я тоже выражу сомнение, капитан Корнилов, — поддакнул начальству Санчук. — От водки горло еще ни у кого не болело. Кстати, вот тут вам гостинцы от нас, от всего отдела. Ребята все вам желают побыстрее выздоравливать…

Напарники стали выгружать из пакетов апельсины от оперов, лимоны от дознавателей, банку липового меда от дежурной части, пучок сухих трав от эксперта-криминалиста, наконец, бутылку водки от себя лично.

— Я бы уже назавтра вышел на работу, — развел руками Валентин Петрович, — если бы не Ася Марковна. Вызвала врачей, приковала меня к постели. Осложнение, говорит, осложнение… Давайте вам квартиру покажу.

Смотреть здесь было нечего. Квартира походила на современный салон… Но вот чего салон, сказать было сложно. Комнат было, кажется, пять или шесть. Везде царил светлый евро-ремонт с подвесными потолками, напольными покрытиями, со шкафами-купе. Везде было просторно, чисто и неуютно. Трудно было определить назначение комнат. В одной стоял диван, журнальный столик и домашний кинотеатр.

В другой — два кресла и музыкальный центр. Еще в одной толстая пальма, похожая на южную торговку, соседствовала с худеньким европейским торшером. Правда, в спальню Валентин Петрович подчиненных не повел.

— Я, кажется, понял сейчас, почему домашние животные начинают метить углы и грызть обои, — прошептал Санчук на ухо Михаилу. — Такая здесь стерильность, что так и хочется нагадить.

— Без легкого бардака человек жить не может, — ответил также тихо Корнилов. — Без бактерий он заболевает. Вот Валек и слег.

Но одна комната была почти жилой, здесь хоть что-то было человеческое. Например, большая волчья шкура, висевшая на стене. На ней старенький кинжал и потертая плетка. Плохая копия с кавказского пейзажа Лермонтова в простенькой рамке на противоположной стене. Но больше всего удивили Михаила высокие, до потолка, стеллажи с плотно стоявшими рядами книг. Они не только обступали половину комнаты по стене, но и пересекали ее поперек, как в библиотеке. Тут же стоял полустул, полустремянка.

— Разрешите, товарищ подполковник, — не сдержался Михаил.

Он пододвинул стул к одному из стеллажей и взобрался на самый верх. Под потолком он увидел знакомые имена: Шекспир, Сервантес, Диккенс… Корнилов потрогал корешки старых, доперестроечных, собраний сочинений. Полустертая золотая краска, трещинки на сгибах, чуть расплющенные снизу корешки. На противоположном стеллаже, как на другом краю пропасти, Михаил увидел знакомые суперобложки «Золотого фонда японской литературы», там же стояли Оэ Кэндзабуро, Абэ Кобо, Кайко Такэси и другие японские корифеи.

— Валентин Петрович, что я вижу? — спросил он удивленно. — Вы тоже читаете японцев?

— Нет, Миша, до японцев пока не добрался, — ответил снизу Кудинов. — Пока только их покупаю. Вот выкинут меня на пенсию, тогда буду по-настоящему самообразовываться. Крестьянствовать тоже буду, а не огородничать, как сейчас. Земля не может быть хобби, нельзя быть крестьянином только по выходным. Вот земля мне и отомстила ангиной. Что касается книг, то это у меня настоящая страсть. Влезет в голову, например, что нет до сих пор у меня дневников Пришвина. Поверишь, ночь не сплю, книгу в руки взять не могу.