Мы продвигались вперед черепашьим шагом. Этак тысячу лет можно тащиться и ничего не найти.

После обеда, на очередном заседании совета, я попросил слова:

— Что нам уже известно наверняка? Во-первых, землянка находится на пригорке, поэтому нечего нам копаться во рву. Во-вторых, рядом должен расти раскидистый дуб. И, в-третьих, поблизости был ручеек или ключ.

— Это ты изложил однажды письменно, — перебила меня Зане.

— Помолчи! — остановил ее Илмар.

— Но ручьи, как известно, впадают в реку. Нам, следовательно, необходимо пройти вдоль обеих берегов реки, пока мы не дойдем до какого-нибудь ручейка.

— Логично, — согласился Янсон.

— Нашелся умник. Лучше пусть расскажет, откуда у него такие сведения, — потребовал Айвар. — Мы уже два года здесь пыхтим, опросили всех местных жителей, никто ничего не знает. Могу поспорить, что этот чокнутый из Риги просто дурачит нас.

У меня все внутри закипело от возмущения. Не будь здесь командира, я бы этого белобрысого жеребца, этого Айваричка одной левой уложил бы в нокаут.

— В этой землянке зимой 1944 года скрывались мои родители!

Такого ответа, конечно, никто не ожидал. С минуту царила полная тишина.

— Ну тогда, парень, ты для нас настоящая находка! — обрадованно воскликнула Калныня.

— Пойдем-ка! — Янсон положил мне на плечо руку. Мы направились в сторону сада. Мне, честно говоря, было приятно идти с ним в ногу и чувствовать его дружеское объятие. Если бы отец был жив, мы бы, наверное, часто шагали бы с ним вот так рядом и говорили бы о том, о сем.

Мы уселись под яблоней.

— Я тоже был в этой землянке. Гундега, твоя мама, нас обоих с Индритисом перетащила через ров. Я тогда был без сознания. Индритис потом рассказывал, что Гундега тащила меня на шинели, тащила и плакала от бессилия и отчаяния. Ты и сам теперь видишь, какой глубокий ров и как зарос деревьями. До сих пор не пойму, каким образом она, такая маленькая и хрупкая, могла это проделать. Твоя мама спасла мне жизнь, и не мне одному. Таких женщин, как она, я вообще больше не встречал. Гундега была для нас как добрый ангел. Под ее прохладными руками утихала боль ран. Для каждого находила она ласковое слово. В ее присутствии становились мы лучше и чище. Пожилые мужчины, глядя на нее, вспоминали своих дочерей, более молодые — своих жен, невест, от которых давно не получали уже никаких вестей, — рассказывал Янсон.

С минуту мы оба молчали. Смотри-ка, выходит, моя мама настоящая героиня! Как же это я сам не заметил?

— Ну, а теперь рассказывай, как ты здесь очутился! — приказал Янсон.

Этому человеку я не мог лгать.

— Да, основательную ты заварил кашу, — сказал он, когда я смолк. — Что же, теперь самому придется расхлебывать.

Он вытащил из кармана блокнот и шариковую ручку.

— Пиши!

— Кому?

— Матери, разумеется. Ты хотя бы немного представляешь себе, сколько горя причинил ты ей своим бегством? Проси прощения и обещай — больше никогда так не поступать! Не маленький уже, сам все должен понимать.

Янсон оставил меня одного. А если и в самом деле он прав? Но с какой стати маме вдруг волноваться? Я же ясно и четко написал, что жив, здоров и так далее. А вдруг она не получила этого письма и все это время думает, что со мной случилось какое-нибудь несчастье?

В тот раз, когда шпана с Больничной улицы заперла меня в старой часовне и я только на второе утро появился дома, у нее началось сильное сердцебиение, и она целую неделю потом проболела.

— Смотри, разбойник, — отчитывала меня тогда дворничиха, — загонишь ты мать в гроб раньше времени.