Александр Бабуш не был столь оптимистичен, хотя его жизнь сравнить с жизнью друга никак было невозможно. Он считал, что люди никогда не поймут даже друг друга, поэтому понять жителей далеких планет они тоже не смогут. А непонимание всегда влечет за собой страх и войну. Особенно если ты требуешь, чтобы поняли тебя, и не прилагаешь усилий для того, чтобы понять других.

Они спорили, потом снова пили «сургучку», сближала их только песня, которая стала своеобразным гимном их встреч:

И лезут бледные цветы

На свет, па свет

Сквозь холод вечной мерзлоты,

Хоть нас и нет.

Да, предоставил нам уют

Последний дом.

Зарницы призрачно плывут

Над белым льдом…

Трудно понять человека человеку. Преступить бы порог и уйти от тьмы, но – бесконечно далеко мы от света. Нельзя рассматривать мир через призму своей искалеченной души, но тем не менее мы вновь и вновь делаем это, даже не представляя, что видимый нами мир безобразно искажен, а на деле в нем все иначе, совсем иначе. В нем каждый человек рожден для счастья, только не знает этого. Мы, конечно, думаем о потомках, хочется, чтобы у них было светло и чисто. Но ведь мы тоже живем! И обидно, что чаще всего мы проживаем свою жизнь пресно и неинтересно.

Как прожил ее Александр Николаевич Бабуш.

Глава пятнадцатая

Яков мрачно смотрел в иллюминатор.

За иллюминатором была поверхность Луны.

Все было окрашено в два цвета – белый и угольно‑черный. Без полутеней. Даже мельчайшие камни на поверхности были белыми, тени, отбрасываемые ими, были черными. Все как в жизни. Как в некогда любимой им революции, которая выпила все его жизненные силы, а потом вышвырнула его на свалку своей истории, а потом и еще дальше – за пределы Земли.

Он остался один. Ему повезло, что он полетел с долгоносиками на Луну. Остальные беглецы погибли вместе с подземной базой инопланетян. Все погибло в пламени ядерного распада. Все, включая надежды.

Собственно, наивно было бы ожидать чего‑нибудь другого. Слишком много было ненависти на Земле, чтобы визит инопланетных существ закончился иначе. И не было никакой разницы, с кем именно инопланетяне столкнулись. Война была неизбежным следствием такой встречи.

Он страшился реакции инопланетян, справедливо ожидая для себя неприятностей. К его удивлению, реакция инопланетян была сдержанной. Нет, долгоносики обошлись без притворства, они не делали вида, что ничего не произошло. Трагедия остается трагедией, даже если она касается большей частью существ бесконечно чуждых тебе. Жалость не давала Блюмкину покоя. Похожее чувство он испытывал в пустынных районах провинциальной Персии, когда видел, как умирают от недоедания и болезней арабские дети. У авантюр и связанных с ними приключений есть одна особенность – они, не желая того, показывают трудную изнанку жизни и учат сочувствовать чужому горю и понимать это горе.

О зверствах фашизма и газовых камерах в концлагерях Блюмкин только читал в газетах, которые поступали в библиотеки КВЧ. Действительность, которая его окружала, была ничем не лучше, только о ней не писали в газетах, она оставалась неизвестной большинству. Впрочем, любая трагедия всегда касается только тех, кого она зацепила и по кому прошлась своим безжалостным катком. Можно тысячу раз сказать, что ты сожалеешь о гибели людей во время падения на землю дирижабля с гордым названием «Гинденбург», но разве эта жалость пронижет твою душу с той же остротой, что ты неизбежно ощущаешь при смерти близкого тебе человека? Ежегодно от недоедания умирают два миллиона человек, но г разве от этого пропадает аппетит у самых нравственных и сердечных людей, разве застревает у них в глотке нежный бифштекс или фаршированная рыба? Трагедия цепляет тебя за душу, если она близка и видима.