Вся история человечества была историей войн, историей подозрительности и ненависти. И все свое существование человечество стремилось к светлой цели. Как ты его ни называй, будь это царствие небесное на Земле, или общество всеобщего благоденствия, в котором нет классов и достигнуто полное равноправие, а потому отсутствует понятие ненависти, или наивная утопия о справедливом обществе, где у последнего землепашца не менее трех рабов, – каждая попытка была ступенькой на длительном и невероятно тяжелом восхождении к вершине. Терпя поражение, спотыкаясь и падая в грязь, человечество поднимается и продолжает свой путь. Еще одна попытка оказалась кровавой неудачей. Теперь Блюмкин понимал это очень хорошо. Но он понимал и другое – иного пути у людей, населяющих Землю, просто нет, они обречены на восхождение, а потому никогда не будут избавлены от ошибок.

Он завидовал инопланетным долгоносикам, чья история была ровной и лишенной земных кровавых потопов. Более того, он завидовал им и хотел бы родиться в мире, где кровь никогда не проливалась, где не было войн, не было взаимной подозрительности, доходящей до истеричности, где никогда не укладывали людей штабелями во имя эфемерного будущего всеобщего счастья.

Но он был рядовым сыном Земли. Его собственная жизнь, которую он с беспощадной правдивостью открывал инопланетянам, была полна ошибок и падений. Он только надеялся, что они все поймут правильно, должны понять сирых и убогих, понять, простить и дать шанс на новую жизнь. Он показывал им все, чему сам был свидетелем, – тибетские дороги, заполненные бессмысленно жестокими английскими солдатами, расстрелы в Петроградском ЧК, распухших от недоедания арабских детей, умирающих вдоль дорог заключенных, расстрелы врангелевцев в теплом Крыму, но одновременно он показывал им лица людей, встреченных им на жизненном пути, лица, полные надежды и торжества, фанатичной веры и ликования, полные разума и тоски от осознания человеческого несовершенства.

Он надеялся, что долгоносики его поймут правильно. Пусть не оправдывают, пусть не прощают. Только они бы поняли, какими мечтами живет его мир. Он надеялся, что они его все‑таки поймут.

Надо было возвращаться, но – куда? Дом сгорел, а жить на пепелище невозможно. Кто он теперь был? Бездомный бродяга? Чужак в чужой стране? Звезды не принимали его, как не принимает душа верующего окровавленных рук. Земля не принимала его. Можно жить в другой стране, но разве можно жить без Родины? Потерявший Родину человек подобен дыму на ветру, ночной тени, сливающейся с окружающей тьмой. Некуда было бежать, и некуда было возвращаться.

Надо было меняться, чтобы стать достойным звезд.

Учиться общаться мысленно, если это поможет избавиться от предательства и подозрительности. Стать открытым для любви, для дружбы и недружбы, для укоров и иного мнения, готовым признавать собственные ошибки и делать все, чтобы ошибки других не были несчастьем для окружающего их мира.

Он уходил к звездам, оставляя внизу свою изломанную временем и обстоятельствами судьбу, развалины дома, в разрушении которого он сам принял немалое участие, уходил и надеялся, что однажды все люди поймут необходимость таких изменений. Ведь если мы не будем мечтать о звездах, то чем мы отличаемся от хрюкающего стада в грязной луже, которое в поисках желудей затаптывает отражения звезд?

А когда люди поймут, что они не животные, что они отличаются от хрюкающих свиней на единицу неповторимости каждого человека, когда они поймут, что каждый живущий человек уникален и никогда не повторится вновь, тогда – Блюмкин на это очень надеялся – люди поймут, что необходимо меняться.