Замерзший Бабуш приподнялся, глянул вперед и увидел несколько десятков темных бревенчатых домов, над одним полоскалось красное знамя, и гадать даже не стоило, где находится поселковый Совет.

– Держи на поселковый Совет, – сказал Бабуш. – Начнем с начальства.

Председатель поселкового Совета Иван Тимофеевич Козинцев встретил оперуполномоченного МГБ с показной приветливостью. А может, он и в самом деле был рад свежему человеку, через которого можно узнать городские новости. Председатель выглядел на сорок пять лет, был невысок и худощав, с морщинистым усталым лицом много повидавшего человека, а пустой левый рукав пиджака, заткнутый за брючный ремень, говорил сам за себя.

Бабуш показал председателю поселкового Совета удостоверение. Козинцев читал удостоверение долго и внимательно, еще внимательнее посмотрел на фотографию и придирчиво сличил ее с лицом визитера. Все он делал основательно и педантично, ловко работая единственной рукой.

– Руку на каком фронте потерял? – поинтересовался Бабуш.

Председатель поселкового Совета скупо улыбнулся тонкими губами.

– Под Сталинградом, – сказал он. – Раньше промысловиком был, а теперь уж какой из меня промысловик, вот и попал командовать. Мужиков‑то у нас негусто. А вам воевать пришлось или…

– До Пруссии дошел, – признался Бабуш.

– Фронтовик, значит, – снова скупо улыбнулся Козинцев. – Это хорошо. К нам‑то какими судьбами? Или секрет?

– От тебя какие могут быть секреты? – пожал плечами оперуполномоченный МГБ. – А вот о других, Иван Тимофеевич, не скажу, им‑то и о самом моем визите знать необязательно. По бумагам я приехал как журналист, сам понимаешь, мне ведь с людьми общаться надо, беседовать сними.

И снова он перехватил косой настороженный взгляд Козинцева. Тут и голову ломать не нужно было, чтобы догадаться, о чем председатель сейчас думает. Бабуш сам так относился на фронте к некоторым говорунам из СМЕРШа. Были такие, все на откровенность людей вызывали, а сами на них тайком дела шили или в стукачи вербовали. Потом смотришь – нет солдатика, хорошо если в штрафбат загремит, а то ведь законы военного времени очень суровы, могли и совсем по‑другому обойтись. Но и успокаивать Козинцева оперуполномоченный не стал. Словам кто поверит? Поймет со временем, что Бабуш ему не враг.

– Остановиться где порекомендуешь? – спросил Бабуш,

– А ты надолго? – Председатель поселкового совета принял доверительный тон.

– Пока не знаю, – пожал плечами Александр. – Как дела пойдут.

– Если ненадолго, – задумчиво сказал Козинцев, – можно в Доме колхозника пристроиться. Все равно пустует. У нас если кто из района и приезжает, то у родственников устраивается или знакомых. А если ты у нас задержишься, то лучше у кого‑нибудь на дому пристроиться, без домашнего коша худо, если харчиться в нашей чайной, то запросто язву можно заполучить.

Он еще немного поразмышлял, потом нерешительно предложил:

– А то можешь у меня остановиться. А что? Изба просторная, жены нет, а дети тебя особо не потревожат, они у меня интернатские и домой только на выходные приезжают. Все‑таки двадцать верст, нешуточное расстояние, правда, когда погода хорошая, они и на лыжах прибегают с остальной детворой.

О жене Бабуш спрашивать не стал – мало ли трагедий случалось в военные годы. Будет время и желание, Козинцев сам расскажет. Поэтому он только и спросил:

– А удобно ли? Козинцев хмыкнул.

– А че ж, – сказал он. – Было бы неудобно, если 6ы ты у какой вдовушки кров нашел. Баню любишь?

А какой сибиряк бани не любит?

Дом у Козинцева был добротный, бревенчатый, построенный еще до войны.