Она вернулась, неся дымящуюся чашку.

— Пей, пока горячий.

Она присела на кровать.

— Тебе нужно раздеться и укладываться спать. Тебе помочь?

— Нет. Спасибо. Погаси свет… Леа… ты очень добрая. Но ты напрасно возишься со мной. Я этого не стою… Оставь меня, уходи… Так будет лучше для нас обоих. У нас с тобой ничего не выйдет.

Из окна в комнату лился свет уличных фонарей. Андуз видел силуэт девушки. Он задыхался. Слишком многое ему хотелось бы ей сказать.

— Ты меня не знаешь, — продолжал он. — Я, может, способен на такие вещи, которые…

— Не волнуйся… Пей… Медведь, вот ты кто. Злобный, нелюдимый… Видишь, я совсем не щажу тебя. Немного фанатичный… Разве не так?.. Признайся, что если бы Букужьян тебе приказал, ты бы облил себя бензином и поджег.

— Это тебя и привлекает?

— Да. Я пытаюсь понять. Это так противоречит моей натуре. Как можно посвящать себя целиком какой-то идее… идее… даже не имеющей никакого отношения к политике! Боевики Ирландской республиканской армии… члены Организации освобождения Палестины… да, я понимаю довольно хорошо, что ими движет… Это порождение несправедливости. Но тебя-то кто породил?

— Я сам, — сказал Андуз.

Она забрала у него пустую чашку и прошептала:

— Хорошо. Отдыхай. Ты уже не знаешь, что говоришь.

Он слышал, как она моет чашку, наводит порядок на кухне. Ощупью она поискала плащ, затем склонилась над ним и прикоснулась губами к его лбу.

— Постарайся уснуть, гордец!

Она ушла на цыпочках. «Гордец!» Это еще что такое? Он погружался в это слово, как в пучину. Гордец! Теперь он ничего не понимал. Гордец, который ничего не нажил… Гордец, который всегда останется трудолюбивым учеником и привратником монастыря, последним послушником… Слезы обожгли ему глаза. Он поднялся, чтобы принять снотворное.

Реймс!.. Он внезапно проснулся, и сразу же его охватило возбуждающее чувство тревоги, как в давние годы, когда он на следующее утро после каникул собирал свой портфель. Он заглянул в расписание, которое всегда носил с собой в бумажнике. Поезд отправлялся в десять часов восемнадцать минут. В полдень он пообедал в буфете. В привокзальном буфете никто не обратил на него внимания. Он тщательно оделся, взял демисезонное пальто и, подумав, прихватил с собой кейс. Он должен произвести впечатление серьезного господина, который очень спешит и который как бы случайно попал в контору по продаже недвижимости, чтобы прицениться, не имея твердого намерения покупать. О нем тотчас забудут.

Он выпил бы перед уходом чашку кофе, но у него болел желудок. На улице он почувствовал легкое головокружение. Ему стало не по себе, что он прогуливался, вместо того чтобы быть в банке. Когда он сел в поезд, то совсем стушевался. Он не знал, то ли он в отпуске, то ли ему предстоит совершить нечто весьма трудное, весьма необычное и в некотором роде весьма захватывающее.

Он пробежал взглядом по вагону забавы ради… ненужная мера предосторожности, так как он заранее знал, что знакомых среди пассажиров он не встретит.

В буфете оказалось мало народу. Чужие лица. Он проглотил бутерброд, от которого его тут же стало тошнить, зашел в кафе. Там он подождал, пока откроется контора. В пятнадцать минут третьего он навел справки. Большинство квартир в «Босолей» еще не было продано. Квартира на восьмом этаже справа стоила сто пятьдесят тысяч франков. Он получил всевозможную информацию, где расхваливалось удобное расположение здания, его естественное освещение, всякие другие привлекательные стороны.

— Будьте добры, ваша фамилия, мсье?

— О! Мне кажется, это преждевременно, — сказал Андуз.