|
Арманда развила бурную деятельность. Ей объяснили, что новое правительство продержится недолго и что радикалам надо дать хоть маленькое удовлетворение. Знаю, тебя политические игры не интересуют. Поэтому поспешу перейти к описанию тех нескольких лет, которые отделяли нас от 1957 года. Эти годы, как я теперь понимаю, прошли для меня вполне спокойно. Если бы ты не провалился на экзаменах в Сен-Сирском военном училище и если бы с вечным своим упрямством не отказался от нашей помощи, мы с Армандой избежали бы тогда нескольких стычек: она всегда упрекала меня в том, что я недостаточно занимаюсь тобой, а заодно и в том, что уделяю недостаточно внимания ей. Некоторые члены парламента, из числа наших друзей, добились назначения за границу. Они путешествовали в свое удовольствие, тогда как мы прозябали в Париже, что вызывало у Арманды раздражение и зависть. Но если не принимать во внимание нескольких довольно бурных ссор, наша супружеская жизнь протекала в основном в добром согласии. Теперь я был депутатом от Парижа и муниципальным советником седьмого округа. Арманда — урожденная де Шатлю, как любил говорить Плео, — чувствовала себя в своей стихии. И хотя она была женой депутата, причислявшего себя к левому крылу, — а может быть, как раз именно поэтому, — ее принимали в тех кругах, которые, хоть и держались несколько в стороне от режима, совсем не прочь были пофлиртовать с ним. В 1955 году меня назначили референтом по вопросам бюджета в министерство национального просвещения, и благодаря Варезу, который был мне полностью предан, а кроме того, имел верный друзей в Рио, я мог вести наблюдения за Плео. Я все более убеждался в том, что он не появится здесь вновь, и, следовательно, я мог безбоязненно продвигаться на пост министра национального просвещения. Кризисы, как ты помнишь, следовали один за другим: сначала независимость Марокко, потом Туниса, а вскоре началось алжирское восстание. Палату депутатов сотрясали бурные перевороты. Мои личные заботы отошли на второй план. Признаться, я даже забывал иногда, что тебя отправили в Алжир, а между тем ты получил звание лейтенанта, и мы очень гордились этим. Однако чувствовалось, что надвигаются важные события. 21 мая правительство Ги Молле подало в отставку. Я чуть было не поддался искушению войти в команду Буржес-Монури. Меня отговорила Арманда. Да я и сам понимал, что это правительство еще более неустойчиво, чем предыдущее. Оно и в самом деле набрало всего двести сорок голосов.
«Ты человек новый, — сказала мне Арманда. — Поверь мне, осенью ты станешь министром». Близилось время отпусков. Я взял несколько дней, надеясь отдохнуть в Клермон-Ферране. Замок нуждался в ремонте. Крыша сильно пострадала зимой, а рабочих найти было нелегко. Оставшийся в Париже Белло пересылал мне текущие дела, но принимать своих избирателей из седьмого округа я приезжал сам. В тот день — это было 12 июня, у меня слишком много оснований помнить эту дату, — так вот в тот день буря омыла улицы, и небо сияло такой нежной голубизной, какую можно увидеть только в Париже. Я прошел прямо к себе в кабинет, минуя приемную, и вызвал Белло. Он сказал, что просителей мало. Я отпустил его на все утро, и привратник начал пускать всех по очереди. Обычное дело! Занимаясь этим ремеслом, надо научиться встречать людей радушной улыбкой, приветливыми жестами, не обращая внимания на то, что зачастую они приходят по пустякам. Вошел последний проситель. Я едва взглянул на него. — Садитесь, прошу вас. Одну минуточку, я запишу. Наконец я положил ручку и поднял голову. Это был Плео. Я умолк на полуслове. Да, это был точно он, только изможденный, постаревший, неопрятный, с лицом, заросшим всклокоченной бородой с проседью, с мешками под глазами и покрасневшим носом. Застегнутый доверху плащ не мог скрыть его нищенского одеяния. Случилось то, чего я опасался с самого начала, с той лишь разницей, что в моих кошмарах мне являлся образ делового, преуспевающего человека, приехавшего на родину провести несколько недель отпуска, — словом, нечто вроде туриста, снедаемого тоской, но имеющего на счету в банке кругленькую сумму. |
