— Вы кто?! Вам что нужно?! — вскинул Петрусь Иваныч на Володю надменный, но в то же время и какой-то затравленный взгляд, когда услышал его шаги. — Почему вы остались здесь, в моей квартире?

Володя остановился, медля с ответом, и, конечно, начал очень глупо:

— Там, в соседней комнате, такие тапочки красивые стоят...

— Да что за галиматья! — возмутился Петрусь Иваныч. — Какие тапочки?

— Да такие, турецкие, вышитые шелком... — робко сказал Володя, пугаясь строгого тона Белоруса. — Вот интересно, откуда у вас эти туфли. Может, сами прибежали?

Петрусь Иваныч резко поднялся с кресла, выпрямился и снова превратился в того полного достоинства и самоуважения директора белорусского замка-музея, в мужчину, способного влюбить в себя Володину маму. Он даже не проговорил, а с презрением прошипел:

— Я тебя сейчас выброшу отсюда вон, за шкирку, и никакие Пауки тебе не помогут! Хочешь?

Но теперь эта угроза произвела на Володю совсем обратное впечатление он снова превратился в дерзкого и самоуверенного подростка.

— Ой, напугали! — со смешком сказал Володя и даже опустился в кресло, положив ногу на ногу, — понимал, что хозяином положения является здесь именно он, а не обладатель этой шикарной квартиры. Володя нарочно выдержал длинную паузу, а потом сказал притихшему Белорусу: — Живопись, вижу, любите; сами, видел, красками балуетесь... Или, может, не вы там женщину рисовали? Только плоховато получилось — Виктория Сергеевна в жизни красивее...

Володя, не отрывая глаз от лица Петруся Иваныча, замечал, как менялся розовый, здоровый цвет его лица на пепельно-бледный.

— Откуда ты... знаешь? — пробормотал Петрусь Иваныч, а Володя, видя его замешательство, нагло сказал:

— Как же мне не знать? Ведь это мать моя! Узнал!

Белорус даже подался вперед всем телом, до того его пронзило изумление:

— Твоя мать?? Значит, ты...

— Ну да! — зло сказал Володя. — Не узнали меня, что ли?

И резким движением правой руки Володя содрал со своего лица противную капроновую маску, так надоевшую ему. Петрусь Иваныч глупо заулыбался, нервно потирая лоб, и машинально сел в кресло, чуть ли не упал, словно не в силах был стоять на ногах. Володя видел, что на лице Белоруса изображалось то сильное волнение, то раздражение, то вдруг горькая улыбка начинала кривить красивые губы мужчины. Наконец он сказал довольно решительным тоном:

— Ну и чего же, дорогой Володя, ты хочешь от меня? Может, ты вместе с этой бандитской шайкой пришел, чтобы шантажировать? Ну так не удастся! Я смогу за себя постоять!

Вся эта длинная фраза прозвучала довольно фанфаронски, и Володя тут же уловил неуверенность Белоруса, а поэтому сказал еще более зло и дерзко:

— Ну ладно, не очень-то хорохорьтесь! Это вы скорей к бандитской шайке отношение имеете, а не я! Разве не вы планировали украсть «Святого Иеронима», а для этого подыскали себе исполнителей — воров настоящих! И не стыдно, Петрусь Иваныч?! Вот интересно, моя мама знает, что вы дружите с ворами?!

Но последние слова Володи скорее насмешили, чем рассердили Петруся Иваныча.

— Дружок, а не ты ли и есть тот, кого Паук называл «агентом»? А, конечно, ты и есть! Выходит, ты, Володя, сам по ушки в этом самом выпачкан, ведь в Эрмитаже именно ты и должен был снять «Иеронима», только тебя опередили, вот ведь незадача! Какое же ты право имеешь стыдить меня? Если я просто дружу с ворами, то ты, мой милый, сам являешься вором. Интересно, твоя мама знает об этом?

В вопросе Белоруса было столько издевки, но и столько правды одновременно, что Володя страшно смутился. Да, он на самом деле не имел права упрекать этого человека за знакомство с преступниками, потому что сам был преступником! Нужно было срочно менять тактику.