— Ну а я-то тут при чем? — пожал плечами Володя. — Догадываюсь о том, что поймали вы Злого, того самого, кто ночью снял «Иеронима». Только зачем вы намекаете здесь на меня? Мало ли что снял ваш Злой в «культурном месте». Я ведь в том месте лично ничего не вешал, а если снял он копию, значит, она там так и висела на гвоздике. Бывает и такое, я слышал, что музеи вместо подлинников подмену выставляют, а настоящую картину в то время реставрируют.

Дима за спиной Володи снова громко хмыкнул, сказав: «Ну и нашел же я негодяя!», и Володя больше не мог терпеть, потому что нервы его, натянутые так туго, точно струны в рояле, начинали рокотать, едва к ним прикасалось любое слово.

— Да не негодяй я, не негодяй! Чего ты обзываешься?! Говорите прямо, чего плохого я вам сделал, а потом и обзывайтесь! — прокричал мальчик, криком маскируя подступавшие слезы.

Паук заговорил добрее, мягче:

— Мальчик, эта вот картина — возьми ее в руки, возьми — взята нами у Злого, которого ты ловко признал в том человечке. Рассмотрели мы ее внимательно, малыш, — глазки-то у нас есть, есть! — рассмотрели и получилось так, будто Злой снял ту самую картину, что повесил ты. Или, думаешь, мы не признаем работу Браша?

Да, Володя понимал, что его приперли к стенке, но сдаваться он не хотел:

— А почем вы знаете, что Злой снял в Эрмитаже именно это полотно, а не настоящее? Может, он вам нарочно копию подсунул, чтобы настоящую картинку к рукам прибрать. Ведь он и Белоруса обманул, и напарника своего, Кита! Так разве такой «мастер» станет вам отдавать то, ради чего трудился, в милиционеры поступал! Нет, не станет!

Да, Пауку поистине нравилось упорство Володи, и он удовлетворенно рассмеялся, весело потерев ладонью о ладонь, причем раздался такой звук, будто наждачной бумагой драили кирпич.

— Ей-Богу, ты говоришь разумно, воробей! Но ведь и мы не лохи безмозглые, чтобы верить любому слову Злого. И мы вначале предположили, что он нас динамит и вместо подлинника подсовывает копию. И вот привезли мы Злого на эту дачку и начали, как говорили двести лет назад, допрос с пристрастием — кто же может не любить тела своего? Железом раскаленным его чуть-чуть погрели, но ничего новенького Злой нам не сказал. Только и твердил, что снял вот эту вот картину, потому как от подлинника она ничем не отличалась. Да и как он мог помыслить, что кто-то до него тут пошурует? Начали мы потом считать-высчитывать, и оказалось, что подлинную картинку ты, голубчик, снял, а больше некому. Это, конечно, очень хорошо, что не черту Злому она досталась, не Белорусу, нас хотевшему крутнуть, а тебе, Володя. И теперь мы очень просим твою юную милость рассказать нам, зачем тебе понадобилось нас динамить и наговаривать на Злого? Разве тебе обещанного гонорара мало показалось?

Володя слушал Паука, и его обоняние все больше и больше наполнялось запахом жареного мяса, но теперь этот запах не ласкал его, а просто мучил казалось, что пахнет не олениной или лосятиной, а поджаренным телом Злого. Мог ли Володя по-прежнему юлить да отпираться, когда видел к тому же две большие кочерги, уже нагретые в камине докрасна? Приходилось признаваться, но сделать это было нужно как можно правдоподобней, но так, чтобы и сохранить свой интерес.

— Дядечка Паук! — захлюпал Володя носом. — Да, соврал я вам и Диме, то есть Юрику вашему, тоже соврал! Но ничего я с собой поделать не мог!

— Как это не мог?! — спросил Паук, поднимаясь с кресла и роняя на пол свой шотландский плед. — Ты что, шизофреник, чердак у тебя, что ли, поехал? Быстро говори, куда ты задевал картину, а то живо на место Злого усядешься, узнаешь, как мои ребята могут языки развязывать!

И Паук, быстро нагнувшись к камину, схватил одну из калившихся там кочерег.