Этак Тойтека вырезать придется.

— Ужас какой, — Лотта все же выползла на берег и, встав на четвереньки, отряхнулась.

Поднялась.

Осмотрелась.

И вздохнула.

— Страховка этого точно не покроет, — заметила она, разглядывая останки смотрового мостика.

— Главное, живы.

С Кахрая стекали потеки воды и грязи. На шее его повис толстый стебель, более похожий на весьма упитанную змеюку. Стянув его, Кахрай повертел в руках, слегка отряхнул белые лепестки от грязи и протянул девица.

А та приняла.

И присела даже, словно издеваясь.

— Благодарю…

На языке Тойтека вертелось что-то язвительное и обидное, но увы, единственное, что он сумел выдавить, это был протяжный сип.

— Он не заболеет? — с притворной заботой поинтересовалась девица.

Не дождется.

И Кахрай согласился:

— Он еще нас с вами переживет.

Именно. Переживет. И поднимется на ноги. И уедет куда-нибудь на кольца Ишшимара, которые славятся своей безлюдностью. Там и построит новую лабораторию, на дверях которой напишет крупными буквами: «Девицам вход воспрещен».

От этих мыслей даже дышать легче стало.

А потом их все-таки спасли.

— Боги, — Лотта закатила глаза, не желая больше видеть этого пухлого лысого человечка, который был одновременно на диво суетлив и поразительно бестолков. — Я не знаю, почему на двери не висело предупреждения! Не было его и все!

Она поплотнее запахнула теплый плед. Кружка с молоком давно опустела.

Волосы высохли и слиплись. Грязь присохла к коже, а блузка и вовсе, кажется, приклеилась. Во всяком случае, при малейшем движении Лотта чувствовала, как неприятно тянет между лопатками.

— А наша служба…

— Да плевать, что говорит ваша служба. Они другого и не скажут, — накопившееся раздражение все-таки выплеснулось.

Человечек покраснел.

Побледнел.

Нахмурился.

— Предупреждения не было. Ни о ремонтных работах. Ни о закрытии оранжереи, — Лотта выпрямилась и пошевелила плечами, чувствуя, как медленно, едва ли не с хрустом отходит ткань от кожи. — И это легко проверить. Там ведь камера стоит, верно?

— Д-да… но…

— Не работает?

— К сожалению.

— Почему? — мысленно она сделала заметку, которую добавит к общим замечаниям. Ладно, вопросы удобства пассажиров, но ведь камеры — это часть систем безопасности!

— Я не могу обсуждать вопросы внутренней политики с пассажирами.

— Почему дверь не была заблокирована? — Лотта подалась вперед и поймала взгляд безопасника, который вдруг смутился и покраснел. Слегка.

— Была.

— То есть, вы хотите сказать, что я, в нарушение правил техники безопасности и здравого смысла, сняла все предупреждающие таблички, разблокировала запертую дверь…

Технически разблокировать ту дверь было не так и сложно, ко всему у Лотты и ключ имелся.

Универсальный.

— Зачем? Чтобы самоубиться особо извращенным образом? — она подалась слегка вперед. Взгляд этот, как утверждали, доставшийся Лотте от бабушки, на людей воздействовал подавляюще. — Или скорее дело в том, что ваши служащие проявили преступную халатность, которая едва не стоила жизни трем пассажирам! И подумайте, что будет, если информация об этом… простите, инциденте, выйдет в сеть?

Безопасник подумал.

И покраснел еще сильнее. А ведь он на своем месте не первый год и даже не первое десятилетие.