Человек немного помолчал.

– Но вы ведь Грант, не так ли?

Я стал думать над этим, и человек решил, что я не собираюсь отвечать. Он спросил:

– Ну‑ну, если вы не Грант, так кто же?

Как мне потом сообщили, именно в этот момент я стал кричать и меня пришлось утихомиривать с помощью лекарств. Я не помню этого. Все, что я помню, – какое‑то ужасное ощущение пустоты, когда я понял, что не знаю, кто я.

Я достаточно подробно изложил историю моего нового рождения. Удивительно то, что я жил в течение этих недель, нимало не беспокоясь о том, кто я такой. Позже мне все разъяснил Саскинд.

Доктор Мэтьюз, специалист по пересадке кожи, был одним из группы специалистов, которая по частям сшивала меня, и он первый обратил внимание на то, что со мной что‑то неладно, помимо состояния моего тела, разумеется. И в группу дополнительно включили Саскинда. Я никогда не звал его по‑другому, он сам и представлялся так – Саскинд, и стал он для меня просто хорошим другом, ничего больше. А это, я полагаю, и есть главное достоинство психиатра. Когда я уже встал на ноги и мог выходить из здания госпиталя, мы часто гуляли вдвоем и даже вместе пили пиво. Не знаю, насколько обычен такой метод психиатрического лечения, – я‑то всегда думал, что эти охотники за душами предпочитают вцепиться в больного, прочно сидя на мягкой табуретке рядом с его койкой. Но у Саскинда оказались свои подходы, и он вправду стал моим другом.

Он вошел в полутемную комнату и посмотрел на меня.

– Я – Саскинд, – сказал он коротко и оглядел комнату. – Доктор Мэтьюз считает, что тебе можно дать больше света. По‑моему, идея хорошая. – Он подошел к окну и раздвинул занавески. – Темнота плохо действует на психику.

Он вернулся к кровати и стоял, глядя на меня. У него было волевое лицо с крепкой нижней челюстью и носом, похожим на клюв, но глаза – неожиданно мягкие, карие, словно у умной обезьяны.

– Можно, я сяду?

Я кивнул головой, и он пододвинул к себе стул, подцепив его ногой. Затем он непринужденно сел, положив ногу на ногу, и я даже увидел его полосатый носок и выше – кусок волосатой кожи.

– Ну как самочувствие?

Я опять покачал головой.

– В чем дело? Ты что, дара речи лишился?

Я вновь не отвечал, и он сказал:

– Слушай, парень, ты ведь в беде. Как же я смогу тебе помочь, если ты со мной не разговариваешь?

Прошедшая ночь была для меня ужасной. Я бился над вопросом: "Кто я?" – и к утру оказался не ближе к его решению, чем вначале. Я устал и не испытывал желания говорить с кем бы то ни было.

Саскинд начал говорить сам, негромким, мягким голосом. Я не помню, что он тогда сказал в точности, но потом он возвращался к этой теме неоднократно, и я думаю, что его речь тогда выглядела примерно так:

– Эта проблема рано или поздно возникает в жизни каждого человека, и он вдруг задает себе в высшей степени неудобный вопрос: "Кто я?" и сопутствующие этому вопросы: "Почему я существую? Почему я нахожусь здесь?" К человеку равнодушному эти вопросы приходят поздно, может быть, уже на смертном одре. Люди думающие спрашивают себя об этом раньше, погружаясь в мучительную работу мысли.

Именно из такого самовопрошения произошло много прекрасных вещей, хотя так бывало и не всегда. Некоторые из тех, кто подступали сами к себе с этими вопросами, сходили с ума. Некоторые становились святыми. Большинство же находило какой‑то компромисс. Из этих вопросов родились великие религии, философы посвятили им несметное количество книг, содержащие горы чепухи и зерна истины. Ученые искали ответы на них в движении атомов, в воздействии на человека лекарственных препаратов. В общем, эта проблема затрагивает каждого, и тот, кто отмахивается от нее, не имеет права считаться настоящим человеком.

Ну вот, а ты, можно сказать, прямо лоб расшиб об эту проблему, да еще и в наиболее острой форме.