– Без четверти час. Дня, – уточняю зачем-то.

    – Ну, чувихи! Ну, даю! Четыре часа в бессознанке! А кажется, будто пару суток. Ой, Вовик, мне такие чудеса привиделись! Не поверишь! Я уже девочкам рассказала, а они смеются…

    Окидываю взглядом контингент. Три остальные койки оккупировали дамы-мадамы, из которых «девочкой» можно назвать лишь одну. С большого бодуна.

    – Вовик, зараза! – Танька обижена невниманием родного брата к ее чудесам. – Ты слушаешь или где?! Выхожу из подъезда, сворачиваю к «Лампе Аладдина» (секонд-хэнд новый, на вашем углу…), и тут рядом – бомба! Ба-бах! Я с копыт, глядь: а меня уже волокут куда-то. Голую! Я визжать, а им хоть бы хны! Пять чучмеков, блин! Ну, думаю, хорошо, если изнасилуют, а если напугают?! Улицы кривые, халупы, вонища… Ноги по дороге сбила, босиком-то. А они, гаденыши, меня продали. Как рабыню Изауру. Прикинул?! И я два дня, дура дурой, галуны к мундирам пришивала. Тупой иголкой. Все пальцы себе исколола… А эти смеются! Чувихи, вас бы туда…

    Татьяна гордо вздергивает нос. Еще бы, наши глюки – не для скуки!

    – Рабовладельцы хреновы! Прикинул, Вовик?! Четыре часа без чувств, и то отдохнуть не дали. Гады!

    «Девочки» откровенно ржут басом.

    – Что врач говорит? – Я стараюсь придать лицу озабоченное выражение, хотя Танька явно живее всех живых.

    Отставная рабыня машет рукой с ужасающим легкомыслием:

    – А ничего не говорит! Пусть только явится, коновал! Я ему… Нашел больную! Небось Жорик, – это ее шеф-цеховик, лицо кавказской ориентации, злой черкес и вождь делаваров, – матом кроет: нам сегодня партию «алясок» сдавать. Костя уехал, у Ладочки ОРЗ, свекруха, коза старая, с ней сидит… Некогда мне разлеживаться!

    – Остынь, Танюха. Полежи до завтра, расслабься. Мало ли… Не сдохнет твой Жорик с «алясками»! Я Анне Ильиничне позвоню, скажу: пусть в ателье сообщит.

    – Что вы здесь делаете? Кто вас сюда пустил? Больную нельзя беспокоить, у нее предполагается сотрясение мозга! Немедленно покиньте палату!

    Ага, мою Таньку побеспокоишь! Она сама кого угодно побеспокоит…

    Усатый айболит тянет меня за хлястик:

    – Я кому говорю?!

    – Прошу прощения… – Чуть не ляпнул: «Прощения просим, благородный дон!» – Я брат… э-э-э… сотрясенной. Мне позвонили, я сразу примчался…

    Усы айболита теряют воинственность.

    – Тем не менее я все же попрошу вас покинуть палату. – Да-да, конечно. Пока, Таня. Выздоравливай!

    «Сестрица Аленушка» театрально охает, притворяясь мученицей. За что и любим стрекозу.

    – Простите, вы ее лечащий врач?

    – Да.

    – Как вас зовут?

    – Генрих Константинович.

    – Генрих Константинович, можно вас буквально на пару минут? Вы понимаете, у нее в детстве была травма головы…

    За дверью палаты, угорев от смеха, хрюкают «девочки».

    * * * * *

    Анне Ильиничне я позвонил с мобильника, прямо из такси. Чудо-заклинание «Я с сотового!» действует на Танькину свекровь безотказно. Слово «сотовый» ассоциируется у нее со словом «мед», тот, в свою очередь, тянет за собой «рынок» и «драть три шкуры», а дальше цепочка достраивается до «оплата разговора».