В зале началось сильное волнение. Приглушенное шушуканье прокатилось волной от кресла к креслу, но никто не поднялся с места. Вальтер Хан Младший взял грифельную доску, что‑то написал на ней и спрятал за спиной. При мысли, что, может быть, это было мое имя, я почувствовал, как пот стекает у меня по щекам.

– Дамы и господа, пожалуйста… Я считаю до нуля.

– Я пойду! – крикнул кто‑то в глубине зала.

– Очень хорошо, мадемуазель, не будете ли вы так любезны сообщить нам ваше имя?

– Орелин.

– Мы вас ждем.

Пока вызвавшаяся протискивалась сквозь ряды, чтобы выйти из зала, чародей показал нам грифельную доску, на которой красным мелом красивым почерком с наклоном было написано имя, более волшебное для меня, чем все факирские фокусы; три золотистых слога которые шептали мои губы во сне.

– Держу пари, она вернется с часами под мышкой! – шепнул мне отец. Но он ошибся. Через три минуты дверь с иллюминатором открылась, и билетерша впустила Орелин, вошедшую с победным видом под руку с двумя артиллеристами.

– Итак, мадемуазель, который сейчас час?

– Четверть первого!

– Господа военные, вы подтверждаете этот ответ?

– Так точно, – сказали солдаты, сверившись со своими часами.

– Мадемуазель, вы обладаете исключительными способностями. Подойдите, пожалуйста, ко мне, чтобы я мог подвергнуть вас другим магнетическим опытам.

– Нет, – сказала Орелин.

Лицо мага было бесстрастно. С тем же спокойствием и властностью он повторил свое приглашение:

– Это приказ, мадемуазель. Немедленно подойдите ко мне!

– Нет! Нет! И нет!

Затем, встряхнув головой, Орелин нехотя отделилась от военных и машинальной сомнамбулической походкой подошла к покрытым красным бархатом ступенькам, ведущим на сцену. Иллюзионист протянул руку, чтобы помочь ей подняться и представить аплодирующей публике.

Я не буду рассказывать о последовавших затем номерах с предсказанием будущего и телепатией, во время которых «усыпленная» безропотно подчинялась всем требованиям гипнотизера. После сеанса даже отец признал замечательное мастерство мага, вышедшего из школы Дока Лугано, величайшего из всех иллюзионистов. Тем временем вопросы, задаваемые артистом, и скандальные ответы на них вызвали чувство неловкости в зале.

В какой‑то момент Жозеф заерзал на своем месте и прорычал:

– Нет, это уж слишком, да хватит же, наконец!

Он с шумом поднялся с кресла и в несколько шагов скрылся за дверью с иллюминатором. После спектакля я не видел его три дня.

Но представление еще не закончилось. Мы должны были увидеть номер, объявленный как мировая премьера, из‑за которого, собственно, и пришла большая часть публики: раздевание под гипнозом.

– Не кажется ли вам, мадемуазель, что уже поздно и пора ложиться спать? – сварливо и почти оскорбительно спросил вдруг Вальтер Хан Младший.

– А что же я, по‑вашему, собираюсь делать? – ответила партнерша тем же тоном.

– Разве вы не разденетесь перед сном, так и будете спать в одежде?

И как будто бы она была одна в своей спальне, Орелин вынула заколку из узла на затылке, и волосы желтым ливнем рассыпались по ее плечам. Затем она поднесла руку к груди и расстегнула верхнюю пуговицу рубашки.

– Э‑э… Не так быстро! – воскликнул Хан Младший. – Позвольте мне сначала поставить перед вами эту ширму из раскрашенной бумаги. Теперь я попрошу вон того молодого человека в восьмом ряду, который изо всех сил таращит свои глазки, чтобы ничего не пропустить (а это был я!), соизволить быть моим ассистентом.