Высокое вечернее небо твердело, принимая цвет олова. Темнота, растекаясь по оловянному своду, размывала контуры домов-кораблей. Ксения выглянула. Улица Кораблестроителей пустела. Последние новоселы, похожие на торопливые тени, скрывались в новых парадных. Новоселы — те же бродяги. “Мы бродяги”, — Ксения сказала громко. Отец не ответил.

КРАСАВИЦА

Дверь верхней квартиры распахнулась, как будто рванула навстречу. За порогом стояла девочка, и, едва взглянув, Ксения разгадала ее тайну: красавица.

Девочки смотрели друг на друга. Гостья сдалась первой: “Ну почему они не назвали меня Инной?”

В прихожую вышла вся семья, и бородатый хозяин принялся называть имена и взмахивать рукой, как дирижер, представляющий публике солистов. Его жена принимала подарок — остролистый цветок в высоком глиняном горшке. “Он скоро зацветет. Весной”, — мама пообещала так легко, словно речь шла о чем-то близком, как утро. Черноволосый мальчик, умевший храбро сражаться с мешками, весело закивал головой, когда отец торжественно назвал его: “Мой сын, Хабиб”. Мальчик походил на отца, девочка — скорее на мать.

“Очень, очень приятно, — гостья говорила нараспев, называя жену хозяина по имени, — какая у вас красивая девочка!” Ксения виновато оглянулась, как будто не успела предупредить, и теперь мать произнесла вслух то, о чем в этом, принесенном потопом семействе следовало молчать. Взрослые не заметили неловкости и продолжали легко, как ни в чем не бывало. Инна заметила.

Теперь настал черед гостей. Ксения представила, как сейчас мать или отец назовут ее по имени, и все начнут перебрасываться им как резиновым мячом, и душа ее будет взлетать к потолку и падать в чужие руки, и каждый, поймав мячик, посмотрит на него с жалостью, потому что как же еще можно смотреть на нее в присутствии этой девочки? Инна коснулась ее руки: “Пойдем ко мне”, — и Ксения спасенно заторопилась, уходя за ней в глубину квартиры. В маленькой комнате она сама назвала свое имя, как будто признавая за девочкой право владеть им и распоряжаться по своему усмотрению. Инна взмахнула складчатой юбкой, невесомо опустилась на диванчик и расправила на коленях сломавшиеся складки. “Ты в каком классе?” — она спрашивала серьезно и, дождавшись ответа, указала Ксении место рядом с собой. Ксения села, дернув короткое платье к коленям, — никогда ее складки не сломаются так же красиво, как на этой девочке. “Ты будешь менять школу?” — Инна кивнула в сторону окна. “Нет, нет!” — Ксения испугалась, как будто ее лишали последнего.

“Я тоже не перешла. Пока. — Инна качнула головой по-учительски. — Я в тридцатой, на Васильевском. Отсюда — пятидесятый автобус, а там еще пройти. Моя математическая, а твоя?” Ксения смотрела на небесно-голубой бант, чудом державшийся на гладких Инниных волосах. “Английская, на площади Труда. Тоже на пятидесятом”, — она отвечала, замирая. Инна откинулась на спинку дивана: “Здешние никуда не ездят. — Она огляделась вокруг, словно вела экскурсию по предместьям. — Приехали и сидят, как куропатки на болоте”. Ксения представила себе болотных куропаток с мокрыми хвостами. “Теперь мы тоже здешние”, — она улыбнулась. “Мы — нет. Еще не хватало!” — Инна ответила высокомерно, и Ксения засуетилась, исправляя положение:

“А твоего брата почему так зовут?” — “Хабиб? В честь деда. Они раньше жили в Азербайджане, и дед был врачом. Потом его взяли в армию, он погиб на фронте”. Инна говорила гордо. “А мой дедушка погиб в день снятия блокады. — Ксения уже понимала, что упустила главное, и теперь, что ни скажи, будет невпопад, но не могла удержаться.