Мне вдруг остро, до боли захотелось закурить. Отойдя на пару шагов, я сел на валун, вытряхнул из пачки сигарету… протянул вторую вставшему рядом Ковбою.

За спиной сухо треснул очередной выстрел.

— Радиста на борт! — велел Штейн. — Остальные нам не нужны.

По крайней мере, ни Леви Минц, ни Питер О’Фаррелл стрелять не стали, хоть и стояли рядом, держа пиратов на прицеле. Но услышал я только лающую трескотню двух "фюрреров".

— Я одного не пойму, — дождавшись, пока выстрелы затихнут, недоуменно произнес Ковбой, — почему Женевьева тебя звала… и о сестре попросила позаботиться. Она же не видела, что с Князем… черт, да она вообще о нем не вспомнила.

— Сложно сказать.

Я посмотрел на море. Вдали, на востоке, облака у горизонта уже наливались красным. Никогда не видел восход солнца на Адриатике.

— Человек иногда перед смертью иногда понимает разные странные вещи. О которых раньше не догадывался. Тем более, женщины… они могут и просто почувствовать.

— Это какие же?

— Например, что их отца в Самаре в одна тыща девятьсот восемнадцатом году расстрелял один молодой комиссар. За участие в контрреволюционном заговоре. У него медальон при себе был, с портретом жены… а Сюзи на мать очень похожа.

Хотя Ковбой и гордился своим умением держать удар, эти мои слова его пришибли основательно.

— Что же получается… ты… и она…

— Вообще я о сыне иногда думал, — сказал я. — Семейный очаг и все такое. Но раз уж так сложилось… дочь, это тоже хорошо.

Конец первой книги