У тебя, видите ли, опыты…

– Разве такое со мной бывало? – Иван Николаевич улыбнулся.

– Конечно, было, тысячи раз, всегда. Так что ты Витю не осуждай.

– Не осуждаю я его, – махнул рукой старик, а затем пригладил редкие, больше похожие на пух седые волосы. Его голова напоминала голову иконописного святого в серебристом ореоле.

Он положил на стол толстый фолиант, изданный в восьмидесятом году в Германии, но не социалистической, а федеративной. Это был справочник; академик Лебедев обращался к нему очень редко, может быть, пару раз в год.

– Так ты не договорил, что хотел этот мистер Джемисон?

– А, Джемисон, – оживился старик, – он договаривался со мной о том, что приедет съемочная группа. Они там в Англии снимают сериал к двухтысячному году.

– Какой сериал? – насторожилась супруга академика.

Ко всем телевизионщикам, журналистам, кинематографистам она относилась с огромным скепсисом и подозрением. Ввалятся толпой, нашумят, мусора оставят кучу, всю мебель передвинут, а зачем? Ивана Николаевича всякий раз замучат до такой степени, что ему потом приходится неделю таблетки пить.

После встреч с журналистами и телевизионщиками Иван Николаевич всегда был сам не свой, ударялся в воспоминания, перебирал в памяти всех расстрелянных, замученных, уничтоженных советской властью и лично товарищем Лысенко.

– Дело в том, Наденька, – продолжал Лебедев, – что снимают фильм с участием всех известных ученых двадцатого века. Так вот, господин Джемисон спросил меня, не буду ли я так любезен дать согласие поучаствовать в съемках тех фильмов, которые будут рассказывать об открытиях в биологии, генетике.

– Так это будет фильм о тебе?

– Естественно, не совсем обо мне, а о моих открытиях, – чуть опустив седую голову, произнес Иван Николаевич. – А почему бы и нет?

– А что он еще спрашивал? Ведь ты с ним довольно долго беседовал.

– Мистер Джемисон интересовался, о ком из своих учеников я хочу рассказать.

– И что ты сказал ему?

– Наденька, хватит попусту время тратить, я хочу еще немного поработать.

– Надеюсь, ты о Викторе сказал?

Тут старый академик улыбнулся доброй мудрой улыбкой:

– Конечно же, сказал. Я вообще сказал Джемисону, если о ком-то и делать фильм, так это не обо мне, а о Викторе Павловиче Кленове.

– Хорошо, что я в ваших делах ничего не понимаю…

– Что же тут хорошего?

– А ты много понимаешь в том, как сварить щи или испечь блины?

Академик по-мальчишески лукаво покачал головой.

Затем посмотрел на напольные куранты.

– Кстати, как там обед?

– Вот видишь, что бы ты без меня делал? Если бы я тебя не кормила, ничего бы не открыл. Ладно, пойду накрывать на стол, – и Надежда Алексеевна бесшумно покинула кабинет.

Оставшись один, старик погрузился в чтение. Временами на его лице появлялась улыбка, он понимал, что многие данные из справочника, изданного в Германии, уже устарели и относиться к ним можно только как к исходным точкам. В этом же справочнике он нашел ссылки на свои труды еще пятидесятого года, которые вышли в начале семидесятых, почти двадцать лет пролежав в ящике его письменного стола.

Все стены кабинета академика были уставлены книгами. Две стены занимали научные труды, еще одну стену – книги, которые любил читать Иван Николаевич Лебедев.

Он был потомственным русским интеллигентом, одним из немногих оставшихся, так сказать, реликтом.

И родители Ивана Николаевича, и родители его родителей, а также родители супруги были представителями почти вымершего ныне племени тех, кого называют интеллигенцией.