– Что это с тобой, папа? – осведомилась Вера.

– Давно не надевал. Вот приедут англичане снимать фильм, я надену эту шапку, мне она нравится.

– Что я тебе скажу, то ты и оденешь, – остановила рассуждения мужа Надежда Алексеевна. – Вечно вырядишься в какую-нибудь ерунду. Помнишь, Верочка, когда его фотографировали для журнала, издающегося то ли в Англии, то ли во Франции, то ли в Германии, точно не помню…

Иван Николаевич тут же по памяти назвал журнал.

– Ну, и что же, мама?

– Так меня не было в Москве, а он вырядился в вязаную жилетку, которая, кстати, Верочка, старше тебя – я ему се сама вязала. Где он только ее нашел, ума не приложу. Мне казалось, что она где-то на даче, среди всякого старья. И вот открываю я почтовый ящик, а там конверт с журналом. Приношу домой, разрываю конверт, а на обложке мой голубчик сидит в старой вязаной жилетке и улыбается. Я так и села, чуть чувств не лишилась. Хорошо еще, что журнал не на русском языке, а то все знакомые смеялись бы.

Представляешь, академик в драной жилетке!

– Да ладно тебе, вот приедут англичане, буду в мантии.

– Ох, успокойся, Иван Николаевич, будешь в том, в чем я тебе скажу.

– Ладно, ладно… В общем, это не имеет значения, правда. Вера? Я ведь в любом виде хорош.

– Да, папа, – дочь всегда становилась на сторону отца, хотя за всю жизнь на ее памяти родители ни разу по-настоящему не ссорились. Самыми серьезными поводами для размолвок в семье была чрезмерная увлеченность академика Лебедева работой: жена считала, что ему надо почаще отдыхать.

– Вы опять против меня? – Надежда Алексеевна рассмеялась. – А с тобой. Вера, если будешь защищать отца в глупостях, я вообще разговаривать перестану.

Теперь уже смеялись все трое, и в этом смехе лучше всего отражалось царившее в семье согласие.

Садясь за стол, Лебедев поинтересовался:

– Кстати, дорогая, Виктор звонил или нет?

– Ну, если бы позвонил, наверное, я бы тебя позвала. Я могла бы сказать, что ты занят, если бы звонил президент…

– Президент чего? – уточнила дочь.

– Неважно чего, любой, – разливая суп, бросила Надежда Алексеевна, – но уж если позвонит Виктор, будь спокоен, тебя к телефону приглашу.

– Папа, а над чем ты сейчас работаешь? – спросила Вера.

– Я? – Лебедев поднял голову от тарелки. – Как бы тебе, дочь, сказать…. Подвожу итоги, пытаюсь сделать так, чтобы сошлись дебет с кредитом.

– Что сошлось?

– Как писал Александр Сергеевич, «еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя».

– Папа, это стихотворение из твоих уст я слышу уже лет тридцать.

– Эти строки можно слушать каждый день, они живительны, – академик улыбнулся.

Как и всякий настоящий интеллигент, он знал Пушкина вдоль и поперек, он мог цитировать «Евгения Онегина» главами, а самой большой ценностью в доме Лебедевых было прижизненное издание поэта. Вообще, библиотека у Лебедевых была богатейшая. Книги в этом доме любили, чтили, их собирали отец с матерью, дед и сам Иван Николаевич. Часть книг Лебедев получил в приданое, когда женился на Надежде Алексеевне.

Сколько в доме книг, никто никогда не пытался даже счесть. Но их было очень много, редких, изумительных книг. И в те нечастые минуты, когда Иван Николаевич не занимался наукой, он сидел у окна в глубоком кожаном кресле, держал на коленях книгу и шевелил губами, как будто молился.