— Как меня уже достали все эти задержки, — раздраженно сказал Ли.

Чем дольше законодатели обсуждают, тем дальше они отдаляются от воспоминаний о ричмондском побоище и правде об АБР. И тем больше вероятность, что они вернутся к знакомым, традиционным шаблонам Южного мышления, в котором рабство — это хорошо.

— Я надеюсь, сэр, что вы будете делать все возможное, чтобы продвигать законопроект как можно быстрее.

Барксдейл выпятил грудь на своей крахмальной белой рубашке, пока не стал похож на голубя-дутыша.

— Господин президент, Вы можете на меня положиться.

Несмотря на всю напыщенность, он был несомненно искренним.

Ли подбодрил его, отвечая: — Уверен в вас, сэр. Мы с вами делаем общее дело.

Конгрессмен удовлетворенно улыбнулся. Затем его глаза сузились что-то прикидывая.

— Одним из способов повлиять на подсчет может быть своевременная казнь двух-трех ривингтонцев.

— Я приму во внимание ваши советы, уверяю вас, — сказал Ли. Барксдейл удалился, радуясь и гордясь тем, что находится в самой гуще политических событий. Но Ли, хоть и обещал помнить совет, не имел никакого намерения его принимать. Он не возражал против казни преступников; он сам приказывал вешать насильников и грабителей в армии Северной Вирджинии. Но убить человека ради политической выгоды, хоть он и бунтовщик — нет, хотя многие ривингтонцы и заслуживали этого.

Он поговорил немного с ветераном, у которого был крюк вместо левой руки.

— Геттисберг, третий день, — ответил тот, когда Ли спросил его, где он был ранен. Он слышал такое много раз.

— Мне не следовало тогда посылать вас в атаку, храбрецы.

— Ах, ну, это случилось уже в самом конце, сэр, — сказал ветеран, улыбаясь. Ли кивнул, тронутый его преданностью. Этот ветеран все равно был бы калекой, даже если бы Юг проиграл войну, но теперь ему достался хотя бы вкус победы. А была бы только горечь, если бы не пришли мужчины из Ривингтона — та горечь, которую испытывали теперь тысячи покалеченных людей на Севере.

Беседа с парой симпатичных девушек помогла Ли улучшить настроение. Он всегда был привлекателен для женщин и даже переписывался с несколькими в течение многих лет, но никогда ничего не позволял себе более того, на протяжении его долгого брака. Теперь девушки поощряли его с откровенным женским заигрыванием, чего он не ожидал. Он вдруг понял, что он теперь снова свободный мужчина. Его лицо покраснело. Эта идея пугала его больше, чем любые сражения, в которых он воевал. Ли поспешил отступить к менее пугающей компании Джефферсона Дэвиса.

— Вы, прямо вспотели, — подметил бывший президент. — Может быть, следует снова открыть входную дверь, несмотря на насекомых?

— Жара меня не беспокоит, — сказал Ли, пытаясь собраться с подобающим достоинством. Дэвис, хотя и обладал здравым смыслом политика, иногда любил задавать скользкие вопросы.

Карета Ли катилась на восток вдоль улицы Гэри в сторону тюрьмы Либби. Упряжка мулов буксировала баржу вниз по Городскому каналу. В реке Джеймс пара близнецов-канонерок проекта Билетон отправляла в небо столбы дыма.

Тюрьма была трехэтажным кирпичным зданием, с кремового цвета стенами, до нижней части окон второго этажа, и красного — выше. Здание, до войны бывшее складом, пришлось переоборудовать из-за тысяч пленных, захваченных в течение зимы 1863-64 годов. Многим из них удалось, правда, бежать, вскоре после того, как Ли впервые встретился с мужчинами из Ривингтона, но дымоход, через который они выбрались в подвал, был давно заложен. Кроме того, охранников, следящих за пятьюдесятью одним ривингтонцем на третьем этаже, было больше, чем в свое время стерегущих янки.

Личный телохранитель Ли, тем не менее, выглядел нервным, когда он поднимался впереди него вверх по ступенькам лестницы на второй этаж штаб-квартиры Чикамауга.