Габриэль Гарсиа Маркес. Осень патриарха
На исходе недели стервятники-грифы разодрали металлические оконные
сетки, проникли через балкон и окна в президентский дворец, взмахами крыльев
всколыхнули в дворцовых покоях спертый воздух застоявшегося времени, и в
понедельник на рассвете город очнулся наконец от векового летаргического
сна, в который он был погружен вместе со всем своим превращенным в гниль
величием; только тогда мы осмелились войти, и не было нужды брать приступом
обветшалые крепостные стены, к чему призывали одни, самые смелые, или
таранить дышлами воловьих упряжек парадный вход, как предлагали другие, ибо
стоило лишь дотронуться, как сами собой отворились бронированные ворота,
которые в достославные для этого здания времена устояли под ядрами Уильяма
Дэмпира, и вот мы шагнули в минувшую эпоху и чуть не задохнулись в этом
огромном, превращенном в руины логове власти, где даже тишина была ветхой,
свет зыбким, и все предметы в этом зыбком, призрачном свете различались
неясно; в первом дворе, каменные плиты которого вздыбились и треснули под
напором чертополоха, мы увидели брошенное где попало оружие и снаряжение
бежавшей охраны, увидели длинный дощатый стол, уставленный тарелками с
гниющими остатками воскресного обеда, прерванного паникой, увидели мрачное
полутемное строение, где некогда размещалась канцелярия, а в нем -- яркие
ядовитые грибы и бледные смрадные цветы, проросшие из груды нерассмотренных
дел, прохождение которых длилось медленнее самой бездарной жизни; а еще мы
увидели в этом дворе поставленную на возвышение купель, в которой крестились
пять поколений обитателей этого дворца, и увидели в глубине двора допотопную
вице-королевскую конюшню, превращенную в каретный сарай, и в нем, среди туч
моли, мы увидели карету эпохи Великого Шума, крытую повозку времен Чумы,
выезд года Кометы, похоронные дроги времен Прогресса в рамках порядка,
сомнамбулический лимузин Первого Века Мира, и все это было в приличном
состоянии и выкрашено в цвета национального флага, хотя и покрыто грязью и
паутиной; в следующем дворе за железной оградой цвели розы, серебристые,
словно припорошенные лунной пылью; под сенью этих роз в былые, славные для
этого дворца времена спали прокаженные; розовые кусты так разрослись без
присмотра, что заполонили все кругом; воздух был напоен запахом роз, однако
к нему примешивалось зловоние, исходящее из глубин сада, а к этому зловонию
примешивался смрад курятника, смрад коровьих испражнений, а также смрад
солдатской мочи -- солдаты испокон веку справляли малую нужду у стены
колониальной базилики, превращенной в молочную ферму; пробираясь сквозь
удушливый розовый кустарник, мы вышли к арочной веранде, уставленной
горшками с гвоздиками, махровыми астрами и анютиными глазками; это была
веранда курятника для его женщин, и, судя по грудам разного валявшегося
здесь барахла и количеству швейных машин, можно было предположить, сколько
женщин обитало в этом бараке, -- не менее тысячи с кучей детей-недоносков
каждая; мы увидели мерзость запустения на кухнях, увидели сгнившее в корытах
белье, увидели разверстый сток нужника, общего для солдат и женщин; увидели
вавилонские ивы, привезенные из Малой Азии в гигантских кадках с тамошней
землей, -- сизые, словно покрытые изморозью ивы, а за ивами предстал перед
нами его дворец, его дом, огромный, угрюмый, -- сквозь оконные проемы,
жалюзи с которых были сорваны, все еще влетали и вылетали грифы; нам не
пришлось взламывать двери, они распахнулись сами, словно повинуясь нашим
голосам, и вот мы поднялись на главный этаж по каменной лестнице, покрытой
опереточно роскошным ковром, который был истоптан коровьими копытами, и,
начиная от первого холла и кончая последней спальней, мы заглянули во все
комнаты, прошли через все служебные помещения, через бесчисленные приемные,
и всюду бродили невозмутимые коровы; они жевали бархатные шторы и мусолили
атласную обивку кресел, наступая на святые иконы и на портреты полководцев,
валявшиеся на полу среди обломков мебели и свежих коровьих лепешек; коровы
хозяйничали в столовой и в концертном зале, оскверняя его своим мычанием, --
всюду были коровы; а еще мы увидели поломанные столики для игры в домино и
сукно бильярдных столов, зеленовато-белесое, словно луга после выгула
коровьих стад, и увидели брошенную в углу машину ветров, лопасти которой
могли имитировать морской ветер любого направления, дабы обитатели этого
дома не мучились тоской по морю, покинувшему свои берега; а еще мы увидели
висящие повсюду птичьи клетки с наброшенными на них платками, -- как
набросили их на ночь на прошлой неделе, так они и остались; а из
бесчисленных окон был виден город -- огромное животное, еще не осознавшее
исторический понедельник, в который оно вступало, а за городом до самого
горизонта тянулись пустынные кратеры, холмы шершавого, словно лунного, пепла
на бесконечной равнине, где некогда волновалось море; а из запретной
обители, куда недавно осмеливались войти лишь немногие, доносился запах
гниения, запах падали, слышно было, как там астматически дышат грифы, и мы
ступили туда и, ведомые ужасным запахом и направлением полета грифов,
добрались до зала заседаний, где обнаружили все тех же коров, только дохлых,
-- их червивые туши, их округлые филейные части множились в громадных
зеркалах зала; мы толкнули потайную боковую дверь, ведущую в его кабинет, и
там увидели его самого в полевой форме без знаков отличия, в сапогах; на
левом сапоге блестела золотая шпора.
|
