Он знал, что в клад верил Джордж. Верил достаточно сильно, чтобы бросить молодую жену. Но как это ей рассказать?

– Вполне возможно, что существует, – ответил Диксон. – Когда мои предки ушли из старого замка, клан Маккиннонов был значительно более процветающим, чем сейчас. Возможно, у них был сундук с золотом или какое-либо другое вместилище драгоценностей, которое они тоже решили переместить.

– И при перемещении он потерялся? – с сомнением в голосе спросила Шарлотта.

– Либо потерялся, либо его спрятали так надежно, чго потом не смогли найти. – Диксон посмотрел на Шарлотту и увидел, что она улыбается. – Нэн читала тебе какое-нибудь стихотворение?

Шарлотта покачала головой.

– Нэн свела общение со мной к абсолютному минимуму. Думаю, если бы в Балфурине начался пожар, она сообщила бы мне об этом весьма неохотно, сквозь зубы.

Диксон вынул из кармана листок со стихотворением и прочел его Шарлотте.

– Значит, ты искал эти ключи? – спросила она, когда он закончил.

– Всю последнюю неделю я обследовал пещеры вдоль реки. Мы с кузеном в детстве там играли.

– Но ничего похожего на три отметки ты не видел? – И она в точности повторила услышанную строфу:

– Клад должен быть отмечен так, чтобы было очевидно каждому, кто его ищет.

– Но все остальные ничего бы не заметили, – добавила Шарлотта.

Диксон кивнул, не удивляясь ее сообразительности.

– А может, он вообще не обозначен, – задумчиво проговорила она, шагая рядом с Диксоном.

Он быстро взглянул на спутницу:

– Что ты имеешь в виду?

– Может быть, это что-то естественное, а твои предки этим воспользовались, например, три камня, стоящие вместе, или три холма. Что-то такое.

– Я об этом не думал. В здешних местах множество пещер. Мне казалось, что самое разумное – искать там.

– Мы сейчас прошли мимо двух или трех, – заметила Шарлотта.

Диксон был поражен.

– Я понятия не имел, что ты так хорошо знакома с топографией.

– Когда я приехала в Балфурин, ежедневные прогулки были моим единственным развлечением. Я облазила каждый дюйм здешних холмов.

– А нашла что-нибудь интересное?

– Нет, – ответила она. – Только одиночество.

– Ты скучаешь по своим ученицам, правда?

Казалось, Шарлотта удивилась такому вопросу.

– По ученицам? Обычно я к этому времени так устаю от шума и кутерьмы, что совсем о них не вспоминаю. Но когда наступит весна, буду с нетерпением ждать начала нового учебного года.

– Не будь ты директрисой школы, кем еще ты хотела бы стать?

Диксон спросил не просто так. Он чувствовал, что действительно очень хочет знать. Хочет знать о ней все, что только возможно. О чем она думает? Что чувствует? Что вызывает у нее восхищение, а что – слезы на глазах? Над чем она смеется? Поет ли, когда счастлива? Умеет ли петь вообще? Отчего грустит?

– Если бы я могла выбирать все, что угодно? – Шарлотта задумалась. – Я бы стала возлюбленной, – просто сказала она. – Мне всегда не хватало любви.

Диксон не знал, что отвечать на ее прямоту, на боль, прозвучавшую в этих словах. На несколько мгновений повисло неловкое молчание. Наконец Диксон заговорил:

– Шарлотта, любовь ведь не бетель. Это не товар.

Она улыбнулась:

– Я знаю, что родители любили меня. По крайней мере надеюсь, что это так. Мой отец никогда не сказал мне ни одного грубого слова. И мать тоже.