Она бежала по каким то коммуникациям и плакала. Сама не знала о чем. Наверное, ей больше не хотелось быть крысой, не хотелось рожать мертвых детенышей и подставлять свой зад по первой прихоти какого то урода… Она услышала под землей звуки метро и поняла, что поедет домой. Она вернется на свою блочную Родину, прогрызет в двери квартиры дыру и будет жить по человечьи… В крысином облике…

19

Вова Рыбаков пролежал на полу недвижимым два дня. Истощился до предпоследнего дыхания, а когда все же пополз на кухню хлебнуть из под крана воды, обнаружил по пути прямоугольный листок, на котором было написано по иностранному и имелась пропечатанная цифра с многочисленными нулями.

«Это же мой кленовый лист! – осознал Вова. – Бывший…»

Дополз до ванной и обнаружил там тысячи таких же прямоугольных листков с аналогичными буквами и цифрами.

– Что же это такое? – сдавленно спросил он у потолка.

Выбежал на улицу и сразу к деревьям. Уже подбегая, хватался ладошкой за сердце…

Возле некоторых осин и кленов стояли люди и обсуждали происходящее.

– Аномалия какая то, – поставил диагноз мужик с напряженно умным лицом и с крестом пластыря на лбу. – Катаклизм…

– Симпатичные, – порадовалась старушка из шестого подъезда. – Обратная сторона пустая, можно блокнотики делать для записей.

– И сметать их легче, чем листья, – поддержала радость дворничиха. – А уж как горят!..

– Осени не будет, – тихонько проговорил Вова Рыбаков.

– А кто любит ее, эту твою осень! – осклабился мужик с пластырем. – Только Пушкин. А Пушкина замочили лет триста назад! Ты тоже Пушкин?

– Нет, я – Рыбаков, – признался Вова, вспоминая, какие хорошие рисунки были у классика.

– А если не Пушкин, вали отсюда!

– Да это наш, – вступилась дворничиха. – Вовка!

– А чего он здесь атмосферу перегаром мучает?! – спросил мужик.

– Иди, Вовка, – подтолкнула Рыбакова в спину работница метлы. По доброму подтолкнула, чтобы чего не вышло.

Он пошел, растерянный, с поникшей головой, а потом ноги как то сами сначала ускорили ход, а потом и вовсе понесли, как конягу какую. Он носился вокруг дома, подбегая к каждому, и сообщал:

– Осени не будет! Не будет осени!..

Кто то от него шарахался, кто то просто вертел пальцем у виска, а Рыбаков не унимался.

– Осени не будет! – кричал. – Не будет!

А потом помчался по лестнице на свой этаж, ворвался в квартиру с открытым окном и улыбающимся ангелом на стене, встал на подоконник и закричал на всю округу:

– Осени не будет! Осени не будет! Осени не будет никогда!!!

Его слабый, пропитой голос только кошки на крыше услыхали, да и то не испугались. До двуногих же его голос не долетал, остывал звук где то на полпути и умирал. Тогда Рыбаков в последний раз сказал, что осени не будет, оттолкнулся от подоконника, расправив руки, как крылья и полетел. Вниз…

На сей раз ангел не стал спасать его, просто смотрел с грустью вослед.

А Вова, пролетев десять этажей, превратился в осенний лист, который, медленно кружась, ввинчиваясь в воздух, слетел к земле…

Это был последний и единственный осенний лист в городе Москве. Он совсем медленно проплыл последний метр и накрыл собой огромную крысу, прячущуюся в траве.

Мятникова так испугалась, что просто вжалась в землю и закрыла глаза… А когда открыла их, чувствуя, что ничего страшного не произошло, обнаружила перед своей мордой женскую руку, которая сжимала мужскую.