Словно он виноват в безалаберной жизни сестры, в ее вечных проблемах с мужиками, ссорах с сыном, нищете больницы, где пытаются спасти Сашку…

Что он вообще может в этом мире? Чем способен помочь? Деньгами… не такими уж и большими… каменной физиономией повидавшего смерть вояки?

Но ехать надо. Хорошо хоть, что ему так легко дали отпуск. Многие желают снять сливки с предстоящих учений, и дурак, уезжающий в такой момент, вызывает лишь всеобщее одобрение. Это потом кто‑нибудь постарается найти в его поступке политический подтекст… нежелание участвовать в учениях против «условно‑российского» противника. А пока все сочувствуют глубоко безразличному для них Сашке и делятся историями о чудесных выздоровлениях обгоревших и переломанных.

Плевать. Он не видел сестру пять лет, и рискует никогда больше не увидеть племянника. Жена не сказала ни слова, когда он взял деньги, отложенные на новый гарнитур, спасибо ей за это. Вечером он будет в Рязани, к ночи в Сасово… может быть, поедет к сестре, может быть — сразу в больницу.

— Коля…

Он обернулся. Диденко, его зам по боевой, стоял в дверях.

— Машина ждет.

Шедченко подхватил туго набитую сумку. Гражданская одежда — смешно было бы разгуливать по России в форме чужой армии, гостинцы — включая воспетое анекдотами сало.

— Спасибо, — он пожал Диденко руку. — Давай, не подведи.

Подполковник ухитрился одновременно выразить лицом море эмоций — и что все будет в порядке, и что без комполка они обречены на позорное поражение, и что он безмерно сочувствует чужому горю.

— Разве ж мы не люди… — пробормотал он.

Шедченко кивнул, спускаясь по лестнице. Часовой у знамени проводил его стеклянным взглядом.

«Мы — не люди. Мы — военные. Добровольные рабы. Мы должны быть лишены амбиций и чувств. Нас кормят официозными речами и повседневными насмешками. „Одна извилина — и та от фуражки… Зачем мне теперь мозги, раз я полковника получил…“ Об этом ли он думал, поступая в ташкентское общевойсковое училище?»

Скорее бы увидеть сестру. Прервать томительное беспокойство… лучше самый трагичный исход, чем это… ожидание.

8

Каждый раз, избавляясь от оружия, Илья чувствовал себя предателем.

Да, он понимал, что поработавший ствол — единственная, по сути, ниточка, по которой его могут найти. Но превращать оружие — безотказное, надежное, пристрелянное — в горстку ржавеющих в земле деталей — это давалось ему куда с большим усилием, чем нажатие на курок.

Постепенно он смирился. Понял, что в этом есть своя высшая справедливость — оружие должно уходить вслед за клиентом. Как бы там ни было, а жизнь человека дороже четырехсот грамм стали. Ему было даровано забирать чужие жизни, не оставляя взамен своей. Что ж, значит, расплату понесет пистолет.

Но, по крайней мере, оружие заслужило прощания.

Илья разобрал и аккуратно вычистил «ПМ». Собрал, вщелкнул обойму. Положил на стол, одиноко стоявший посреди комнаты. Замер, склонившись над пистолетом, фиксируя его в памяти, заслоняя этой картинкой — холодный металл на чистом столе, ту, недавнюю, где растянувшийся на полу клиент провожал его угасающим взглядом.

Его квартира производила странное, слегка безумное впечатление.

Бронированная дверь в грязном подъезде бетонной многоэтажки казалась достаточно солидной, чтобы скрывать апартаменты, достойные клиентов Карамазова. Однако за ней была лишь грязноватая квартира с разрушенной стеной между двумя комнатами, со стенами, оклеенными рыжими газетами советских времен, узкой тахтой у стены, письменным столом и книжным шкафом посреди нелепо пустого пространства.